– Во-о-от оно в чем дело, – тянет. – Так ты, оказывается, тоже в нее был влюблен, да, Лидер?! А я-то думал, итить…
– Почему это «был»? – удивляюсь. – Эта хрень, отморось ждановская, ты уж мне поверь, к прошедшему времени никакого отношения не имеет. А в остальном – все правильно говоришь, как по писаному…
Жека неожиданно смешивается.
– Вот даже как, – сглатывает. – Офигеть можно. А они знают, да?
– Инга, – жму плечами, – наверняка догадывается. А Али… Али вряд ли на эту тему даже заморачивается. Мало ли кто влюблен в его жену. Обо всех не передумаешь, так что это просто избыточная информация. А он такую фильтрует и тут же отбрасывает. И правильно делает, иначе крышак сорвет на хрен рано или поздно.
– Тут, – кивает задумчиво головой Никитос, – я согласен. Если живешь с такой бабой, к подобной инфе надо уметь относиться снисходительно. Я вот в нее и не влюблен ни фига сейчас, но смотрю, и понимаю, какую жену себе искать буду.
И – начинает не торопясь, в подражание Мажору, растирать «первый номер» на первом попавшемся компакт-диске.
Из горки моих недавних покупок, кстати.
Извечная дань Горбушке.
И, вроде, – не та она уже сейчас, а все одно едем туда за новинами.
Странно этом мир, думаю, устроен.
Ой, странно…
– А не боишься? – спрашивает Жека Никитоса. – У меня вроде стержень внутри пожестче, чем у тебя, стос, и то страшновато в такую влюбляться будет, думаю. Это ж – всю жизнь, как в фёстлайне. А от войны когда-то и отдыхать надо, иначе ни одна психика не выдержит.
– Страшно, – соглашается Никитос и решительно втягивает «дорогу» сначала правой, потом левой ноздрей, – но выбора-то один хрен нет. У нас с тобой, стос, такая жизнь, что с любой другой дома неинтересно будет. Хотя вон Мажор как-то и приспосабливается. Но – не знаю, не знаю…
Я хмыкаю и тоже тянусь за свернутой в трубочку зеленой стодолларовой купюрой.
Неинтересно, говоришь, значит, – думаю я, неожиданно вспоминая Лиду и свое странное спокойствие после ее, похожего на измену, ухода.
Что ж, кажется, ты Никитос все правильно формулируешь.
Сидели еще долго.
Потом я уложил парней в родительской спальне, выключил свет и улегся в большой комнате, той самой, где висела на стене Ингина фотография.
Я ее туда, когда родители уехали окончательно в Испанию, а Лида ушла к своему молодому олигарху, повесил.
До этого она сначала у меня в «детской» висела, а потом на антресолях пылилась.
Потом опять достал зачем-то, идиотина…
Правда, ее в темноте было совсем не видно, естественно.
Но мне и не требовалось.
Зато за чернотой оконного стекла явственно угадывались теплые желтые огоньки чужих квартир, где, наверное, тоже кто-то не спал и что-то думал о никчемности жизни, пустоте любви и холодной неизбежности смерти.
А может, и не думал.
Просто книжку читал какую увлекательную, или кино смотрел.
Или водку жрал, какая, в принципе, разница…
Уже засыпая, я почувствовал, как залезает ко мне под одеяло и устраивается поудобнее котенок по имени Арамис.
Все правильно, думаю, брат.
Так и нужно.
Выбрал – значит владей.
И будь готов к тому, что за это владение рано или поздно придется нести ответственность.
И – неважно перед кем.
Перед собою, даже, наверное, страшнее.
Но, как говорит Никитос, – значительно интереснее.
Котенок неожиданно укусил меня за ухо и замурлыкал.
Я улыбнулся, и мы заснули, в самый последний момент заметив, что за окном опять завел свою тоскливую песню нудно морщинящий лужи колючий осенний дождь.
А впереди нас с ним ждали хмурое тревожное утро очередного выходного дня, похмельный бодун, кокаиновый отходняк и теперь уже другая, по-настоящему взрослая, без всяческих скидок, жизнь.
Не скучная, не интересная, не будничная, не праздничная, – а просто какая-то другая, я почему-то так думаю…
