Сжал кулаки, чувствуя, как даже дыхание перестраивается, — становится таким же, как у собаки, готовой броситься и убивать, выгрызать глотку.
Блядь!
Быстрыми шагами пошел к дому, — нужно уйти и успокоиться, пока на самом деле не убил ее.
С грохотом захлопнул за собой дверь.
— Блядь, — ревом на весь дом, и кулаком по стене, — до крови.
Никогда не думал, что способен на такую херню, от себя не ожидал, но все демоны, что раздирали внутренности, сейчас будто озверели и рвались наружу. Жаждали крови. Жестокой крови.
И сам будто ослеп от этой пелены красной перед глазами. Все человеческое разлетелось на ошметки. Весь контроль и самообладание. Все, на хрен, когда оказался в этом поганом клубе. Когда посмотрел в эти поганые глаза, прикидывающиеся самой невинностью.
Сам от себя не ожидал.
Кипел весь внутри, бурлил, но не думал, что так накроет, когда все начнется.
Все, чего хотел, — сжимать это кукольное личико и слушать, как под его пальцами дробятся ее скулы. Как захлебывается сука кровью, как извивается и захлебывается снова.
Если бы можно было убивать каждый день, воскрешать и убивать снова — так бы и сделал.
Но у сучки только одна жизнь, — и это не будет для нее так просто! Нет! Так легко она не отделается!
— Блядь! — и снова удар по стене, разбивающий штукатурку мелкими трещинами.
И самому — мерзко, отвратно до ужаса.
От себя, от нее, от блядства этого, что она творит, — и того, что полыхает ненавистью в нем сейчас. Всегда же умел сохранить ясную голову, — а ведь иначе не выжить, иначе захлестнет тебя, хуже, чем быка от красной тряпки, — и ошибешься, и любой неверный шаг будет ценою в жизнь. Твою или твоих людей, — кому, как не Тигру, знать об этом? Но ничего с собой не поделать сейчас, — разрывает ненависть изнутри. Ненависть, накопившаяся за многие годы. И ставшая черным мраком от этой многолетней выдержки. Мраком, который сейчас вырвался наружу.
Умылся ледяной водой, голову под кран опустил, — а все равно не отступает.
Выдохнул, — рвано, жадно, со свистом, и просто закрыл глаза, сжав кулаки до скрипа.
Потом. Что-то решать он будет потом, — пусть эта пелена отступит и злоба эта пройдет.
Хотя, — не пройдет и не отступит, он уж точно знает. Главное, чтобы сильней не стала. Чтобы самого не разорвала сейчас. Ему еще голова ясная нужна.
Зашел в душ, встал под хлещущую воду.
Раны таки не закрылись, по телу потекла окрасившаяся в красное вода.
Вышел из душа, осмотрел плечо и рваный бок, — черкнуло, совсем несерьезно, а вот плечо — навылет. Придется зашивать, хоть и не смертельно, даже ехать никуда не нужно.
Вернулся в кабинет, плеснул щедро из банки спирта, не забыв налить и в стакан и залить в горло. Провел иглой над огнем зажигалки, и, стянув пальцами, принялся зашивать.
— Так скоро и крестиком научусь, — хмыкнул вслух, усмехнувшись. — Вышивальщицей, блядь, стану.
Аккуратные, ровные стежки, — да, еще пару лет такой жизни и сам может в больничку устраиваться на полставки.
И — никакой боли. Никакого ощущение вообще. Даже жжения, хотя бы легкого.
Все затмила злоба, все заполонила собой, не оставив больше ни единого ощущения. Все выедает своей мерзкой отравой.
Снова полил уже заштопанные раны спиртом, — и ничего, даже легкого жжения не ощутил.
Прикурил сигарету, включил макбук.
Тихо везде, — и на подъезде и на тропинках.
Тихо, это хреново, я ожидал движухи, — и совсем не той, смешной и почти детской, которую мы отбили всего за несколько часов.
Херово.
Значит, Альбинос затаился и готовит нам что-то серьезное. И мне сейчас никак нельзя поддаваться своей ярости. Голова, как никогда, должна быть ясной и холодной.
Переключил камеру на подвал, — хоть там и темень беспросветная, но со всеми новыми наворотами все видно ясно, как днем.
Блюет девчонка.
Доползла до дыры на коленях и стоит на четвереньках, содрогаясь над ней.
Блядь.
Никогда силой не брал, — вот ни единого раза, даже в мыслях не было!
Ублюдки только женщин силой берут, такие, об которые и ноги мерзко вытереть!
Ненавижу таких — сам бы шеи ломал.
Но, блядь, — как с ней по-другому? Она ж и не женщина после всего… Даже не тварь! Хуже тряпья под ногами!
Как??? Как я мог иначе дать ей почувствовать, что с ними бывает?
Привезла девчонок на растерзание, а сама чистенькой думала остаться, так?
Не получится!
Нет, я ни хера не имею против шлюх, хоть и женщиной ни одну из таких никогда не назову, и, блядь, человеком считать не стану! Даже против торговли шлюхами ничего не имею, сам перевожу и заполняю ими свои кабаки и гостиницы! Но это должен быть выбор! Добровольный, мать твою, выбор, — быть тебе блядью или человеком, жить, или чтоб мразь каждая об тебя удовлетворялась!
Снова кулаки сжались, — захотелось расхерачить все вокруг, вместе с монитором и самой девчонкой.
Вспомнил ужас на ее лице, глаза эти распахнутые.
Сука! Просто сука, — самой-то, думала, не придется такого попробовать! Да я и десятой части с ней не сделал, чего бы стоило! Блядь!
И снова кулаком по столу, — а хочется по мордашке ее, такой якобы невинной!
И трижды злоба захлестывает, — из-за сучки впервые хочется убивать бабу! Руками убивать — долго и медленно!
Пиликнул телефон, — и мне смотреть даже не нужно, знаю, кому я сейчас могу понадобиться.
— Да, Маниз, — спокойствие возвращается, стоит только ответить. Нет, не спокойствие даже, — просто привычка держать себя в узде. Быть собранным, а не истеричкой, что на эмоциях дров наворотят. Как сынок его, Арей. За которым отцу только подтирать приходится.
— Тигр, дорогой, — слышится обманчиво ласковый вкрадчивый голос. — Очень горю желанием с тобой встретиться. А ты? Не горишь?
— Где? — не стоит тратить время и силы на идиотские расшаркивания. Я знаю, что сделал, и удивляюсь только, что Маниз связался со мной так поздно.
— В «Золотой звезде», дорогой, где же еще?
— Скоро буду, — киваю, отключив звонок.
Даже не знаю, насколько это херовый расклад. В дом к себе Маниз не позвал, куда зовет обычно тех, к кому расположен. А в «Звезде» он разные вопросы решает. Туда может пригласить и на расстрел, — только свой дом марать кровью никогда не станет. Так что — хрен его знает, какой расклад меня еще ждет. Вроде, и партнеры мы с Манизом, и вроде даже неплохие, но все может измениться в любой момент, — такова наша жизнь.
