— Да, — смеётся бесплотный голос, превращаясь в многоголосое эхо.
— Как?
— Иди на свет и смотри.
Ладно. Иду. Он кажется ужасно далёким, и поначалу даже не думает приближаться, ноги вязнут в тьме, каждое движение даётся с трудом. Да что ж такое? Тай ради меня что-то там заплатил, а я тут в потусторонней трясине барахтаюсь. Мне надо на свет, раз я должна что-то там увидеть. И словно в ответ на мои мысли этот самый свет внезапно начинает расти, заполняя всё вокруг сначала серостью, а потом ослепительной белизной. Закрываю глаза спасая их от рези и чувствую, как меняется что-то вокруг.
— Ох, госпожа. Не делайте этого. Ужас какой! Что же это делается?!! Напишите деду, дяде. Попросите помощи. Расскажите правду. Они спасут вас, — умоляюще причитает и частит голос, судя по всему, принадлежащий пожилой женщине.
Распахиваю глаза и ошарашенно смотрю на двух женщин, сидящих друг напротив, молоденькую девушку с виду лет семнадцати-восемнадцати и старушку в чёрном, с покрытой на восточный манер головой. Девушка, кстати, словно в противовес, одета в длинное прямое белое платье с богато вышитым воротом и манжетами. Длинная коса ниже пояса, сама миниатюрная, даже хрупкая, смуглая, явно восточных кровей. Её глаза закрыты, лицо бледное. Они сидят на софе с кучей подушек возле окна в неизвестной мне комнате. Бледные губы «госпожи» изгибаются в горькой усмешке.
— Я писала, няня. Отец явился лично, чтобы продемонстрировать мне, как уничтожает их и поведать, что перенастроил мой почтовый футляр и теперь вся моя почта будет идти через него. Он сказал, что ещё одна такая выходка и свадьбы я буду дожидаться в доме жениха. Что его дочери не пристало порочить доброе имя почтенного миразу и его верного соратника мерзкими наветами. Что мои выдумки и больные фантазии не должны стать помехой в его планах, и мне надлежит смириться и стать достойной женой тому, кого он выбрал для меня. А сестра погибла случайно.
Они даже не замечают меня. Растеряно покашливаю, пытаясь привлечь внимание, но ни одна ни другая не обращают на это внимание.
— Я ничего не могу сделать, Гапка. Меня стерегут днём и ночью, — она судорожно всхлипывает, утыкается лбом в плечо няни, говорит безжизненным голосом. — И скоро этот день придёт. Он придёт. За мной. Как обещал. И будет делать со мной всё что пожелает. Это чудовище… Я не смогу… не смогу… он убил Солю… уничтожил её. Она угасла рядом с ним, а никто этого не видел, никто не видел её синяков и того, как осторожно и скованно она порой ходила… И я не видела… Гапка… я не видела… Он мучил её. А я узнала слишком поздно и ничем ей не помогла, не спасла сестру. Не проси меня передумать. Это жестоко. Я боюсь… страшно боюсь умирать… но стать игрушкой чудовища боюсь ещё больше. Ты знаешь, что он мне сказал, когда отец согласился? Что он давно уже желает меня, что видел, как я прекрасна и понял, что получит меня во что бы то ни стало. И что я никуда от него не денусь. Чтоб его величество умирает, и моему отцу слишком нужна его поддержка, чтобы ему отказывать в такой малости, как ещё одна дочь. Гапка, Соля погибла, как только мне выполнилось восемнадцать. Ты понимаешь, что это значит?
От услышанного у меня сжимается сердце, я шагаю к плачущей девушке, но всё внезапно исчезает, снова выбрасывая меня во тьму.
— Постой! Так нельзя! — по инерции я делаю эти пару шагов. Кручусь вокруг своей оси, ища хоть кого-то. Эта девочка ведь убить себя собралась. Надо её спасти. Остановить.
— Не могу, — грустно произносит тот самый голос. — Она приняла своё решение.
— Но её толкнули на это. Ещё не поздно… можно же что-то сделать… куда-то обратиться… где это вообще находится? — я хожу туда-сюда, мечусь во тьме, забыв, что она меня пугала вначале.
— Это мир твоего Тая. Мой мир.
Эти слова заставляют меня резко тормознуть, ошарашенно открыв рот. Мир Тая?
— Почему я должна была это увидеть? — не знаю, с кем разговариваю, но приходит понимание, что к этой неведомой особе, по-видимому, обратился Тай.
— Ты можешь занять её место. Твоя душа будет в её теле.
— Что? Нет!!! Не такой ценой!!! — решительно качаю я головой.
Голос смеётся и по коже ползут ледяные мурашки. Кто же это? Её присутствие ощущается повсеместным, давящим, дыхание спирает от пристального взгляда невидимых глаз. К кому обращаются с такими просьбами? В голову приходит только одно объяснение. И оно пугает до дрожи, по правде говоря.
— Да, Рамина. В этом мире меня почитают, как Богиню. И твоё спасение у меня вымолил тот, кого ты любишь, принеся в жертву слишком многое. Я могу тебя спасти. Её нет. Она уже приняла решение. Уже выпила яд, — голос Богини пронизывает ознобом до костей впечатывая каждое слово. — Ты не желаешь принимать жизнь ценой чужой смерти, а та, кого ты так благородно пожалела, не побоялась принять смерть ценой чужих жизней. Как думаешь, что будет со старой доброй няней, которая принесла своей госпоже то, что она попросила? Думаешь, её пощадят? Девочка предпочла не думать об этом, как и не искать других путей, предпочла сдаться. За всем стоят чьи-то решения, Рамина.
Склоняю голову, признавая горькую правду. Занять чужое место. Чужое тело? Это в голове не укладывается. Но Тай… Я не имею права обесценивать его поступок. Что он отдал, ради моего столь радикального спасения? Страшно даже представить.
— Что я должна сделать?
— Умереть, — почему-то кажется, что Богиня пожимает плечами.
— А разве я не умираю? — удивлённо вскидываю я брови.
— Пока нет. Тебе осталось ещё несколько дней жить, возможно дольше, если проявишь достаточно силы воли. Очень мучительных дней, надо признать, — озвучивает она то, что я и сама чувствовала. Знала откуда-то.
Несколько дней жизни и призрачный шанс на большее, возможность ещё побыть с родными, хоть и страдая, в обмен на другую жизнь, в другом теле, в другом мире. Там, где Тай. И неведомое чудовище, претендующее на это самое тело.
— Почему сейчас? — спрашиваю я у своей собеседницы, понимая, что решение у меня только одно.
— Потому что она умирает сейчас. Решайся, пока не стало поздно.
Решаться. Решаться. Киваю, словно с головой в омут бросаюсь. А может так оно и есть.
— Хорошо. Я согласна.
— Умная девочка, — хмыкает Богиня. — Не подведи его.
Я хочу спросить еще столько всего, но тьма внезапно забивает мне рот, тягучим чёрным туманом заползает в лёгкие, отнимая дыхание, несясь по сосудам, венам, оплетая тело. И мягким саваном обволакивает сердце. Оно испуганно трепыхается, словно пытаясь вырваться, но стальные тиски душат его. Боль выворачивает, накатывает, превращаясь в агонию. И я откуда-то знаю, что наяву моё сердце именно сейчас умирает, останавливается, где-то там в палате. Кажется, я даже слышу встревоженные голоса медсестёр и Георгия Владимировича. Боль разрывает на куски, и я ору, захлёбывась тьмой, пока не падаю навзничь, чтобы прекратить дышать и быть, растворяясь в ощущении невесомости.
