Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 131
Разочарованный, я уныло побрел в столовую и заметил в холле Александра Изотовича Пчелкина, собравшегося на послеобеденную прогулку. Год назад это был тучный краснолицый матершинник с мощной шеей и упругим седым бобриком на голове. Теперь шерстяной спортивный костюм висел на нем, как оболочка сдувшегося дирижабля, а пегие безжизненные космы доходили до острых худеньких плеч: эдакий Ленский, убивший на дуэли Онегина и доживший до золотой свадьбы. Увидав мое хмурое лицо, Пчелкин сразу понял, в чем дело, и слабо улыбнулся:
– Ага, Жоржик, попался! Ну, пойдем, пойдем ко мне, дружок!
Он обнял меня и повлек в свой номер по соседству с медкабинетом, где для пожилых писателей всегда имелись наготове старенький тонометр с ртутным столбиком в длинной колбе, кружка Эсмарха и шприц с магнезией. Комната у него была такая же, как у всех, похожая на огромный пенал, поставленный на ребро, но обжитая, украшенная и плотно заставленная. На стене висели полки с книгами, семейные фотографии в рамках и даже две губастые африканские маски из облезлого «черного» дерева. В углу урчал личный мини-холодильник «Морозко». Коврик у кровати был тоже свой собственный с полосатым котиком. В номере пахло крепкими сердечными каплями, однако с кресла, как тропическая змея, свисал пестрый женский халатик, а забытые на столе шпильки сплелись в замысловатый иероглиф. После многолетнего вдовства Пчелкин сошелся с одинокой медсестрой Нюсей. Что это было – последняя любовь или забота о пошатнувшемся здоровье – сказать трудно.
– Винца, водочки?
– Водочки. Замерз что-то вчера.
– Правильно. Водка чистит сосуды, – одобрил он и полез за бутылкой в холодильник, а потом в сервант – за рюмками. – Я-то раньше все на коньяк налегал.
Год назад Пчелкина шарахнул обширный инфаркт. «Обширнее только пустыня Гоби!» – горько шутил Александр Изотович. Его буквально вытащили с того света, он выкарабкался, но похудел вдвое и жил теперь круглый год в Доме творчества на свежем воздухе. За прежние заслуги ему выделили комнатку, продлевая путевку, он платил 100 рублей в месяц – и это с питанием. До болезни Пчелкин занимался продовольственными пайками для писателей – овощными и рыбно-мясными. Директора магазинов, к которым для прокорма прикрепили литераторов, перед ним трепетали. Зайдя однажды в его кабинет возле библиографического отдела, я услышал, как он, багровея, орал в трубку: «Вы спятили? Праздничный заказ с чавычой? Да вы хоть понимаете, с кем имеете дело? Только семга, в крайнем случае – форель! Что-о? Архитекторы могут жрать и горбушу, а писатели будут кушать семгу! Что-о? Это идеологическая диверсия! Полкило в каждый заказ – или я звоню в горком!.. Ах, вы поищете! Когда найдете – доложите!»
– «Пшеничная отборная», – Пчелкин поднес мне полную рюмку, а себе капнул на донышко. – Ну, Жорж, будем!
Мы выпили. Я огляделся. На столе стояла отличная югославская пишущая машинка: на всю Московскую организацию, а это две тысячи членов, таких выделили всего пятьдесят штук. Но к ней давно не прикасалась рука хозяина: клавиши запылились. Книжек Александр Изотович давно не писал, да и писал ли он их когда-нибудь – никто не знал. Впрочем, к 60-летию его представили к «Знаку Почета», который в народе называли «Веселыми ребятами», так как мужской и женский силуэты, отчеканенные на ордене, напоминали финальные кадры комедии Александрова. Однако в верхах, не обнаружив у Пчелкина очевидных творческих заслуг, решили ограничиться медалью «За трудовую доблесть», что привело Изотыча в бешенство. «Я весь Союз писателей кормлю, а мне – какую-то висюльку!» – ревел он, набухая черной кровью. В итоге – инфаркт, сделавший его инвалидом.
– Жоржик, смотри на меня и не нервничай по пустякам, – советовал он, наливая по второй.
– А я и не нервничаю.
– Врешь! Психуешь из-за Ковригина.
– Не без этого…
– Выпей и забудь!
– Спасибо! – кивнул я, выпил, но не забыл.
– Погуляем вечерком?
– Конечно.
– Ну, еще по чуть-чуть и беги, а то столовую закроют.
– Спасибо!
– Сочтемся, Жорж! Когда твой комсомол будет меня выносить, смотри, чтобы не уронили…
– Ну, что вы! – запротестовал я, отлично помня, как пьяный Ревич шагнул мимо ступеньки, гроб накренился – и покойный драматург Ефим Перекопов чуть не выпал из-под вороха цветов.
Опрокинув третью, я поспешил в столовую через стеклянный переход, построенный лет пятнадцать назад, когда воздвигли новый корпус. Галерея вела в холл, где теснились, как в ботаническом саду, кадки с пыльными комнатными пальмами, там же стояли кресла и огромный цветной телевизор «Рекорд». Агрегат постоянно ломался, и тогда писатели, кляня советскую электронную промышленность, шли смотреть программу «Время» на второй этаж, к черно-белому «Темпу», надежному, как автомат Калашникова.
В холле перед темным экраном («Рекорд» снова угас) сидела в кресле, углубившись в книгу, Ашукина, но я готов был поставить партбилет против абонемента в бассейн, что она поджидала именно меня. Когда я проходил мимо, Капа вскинула голову, словно изнемогая от эстетического наслаждения, и к своему удивлению увидела знакомое лицо – мое.
– Ах, Георгий, это вы? – воскликнула она, как спросонья. – Я и не знала, что вы собираетесь в Переделкино…
– Я и сам не знал. Так получилось. Позвонили из Литфонда.
– Ну, вот и хорошо! Мы теперь сможем без помех поговорить.
– Поговорим. А что вы читаете? – полюбопытствовал я, ведь встретить писателя с книгой – случай редкий.
– Вот! – Она показала обложку. – Ах, какая проза, какой язык! Послушайте, если есть минутка. – Капа поискала глазами заветное место. – Ага, вот: «…Он не выдержал, торчком занозил косье в землю, на ходу стаскивая мокрую липучую рубаху, побрел к недалекой горушке, из-под которой, таясь в лопушистом копытнике, бил светлый бормотун-ключик. Разгорнув лопушье и припав на четвереньки, Касьян то принимался хватать обжигающую струйку, упруго хлеставшую из травяной дудочки, из обрезка борщевня, то подставляя под нее шершавое, в рыжеватой поросли лицо…» Правда же, хорошо?
– Духмяно! – согласился я, понимая, что опаздываю на обед, а желудочный сок под действием водки забил в желудке, что твой «бормотун-ключик».
– Я позвонила Виталию, – таинственно сообщила она. – Он приедет. Нам надо выработать решение.
– Мы же вроде в понедельник собирались…
– Надо сначала все обсудить без Флагелянского и Борозды.
– Ну, хорошо, Капитолина Петровна, обсудим.
– Георгий Михайлович, мы не имеем права отдать им Ковригина!
– Не имеем.
– История нас не простит.
– Не простит.
– На вас вся надежда!
– Почему на меня? – вздрогнул я, ощутив, как простуда, потесненная водкой, снова набросилась на организм.
– Как почему? Вы же председатель комиссии.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 131
