Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
Заглавие эссе «Своя комната» имеет (как и почти всякое заглавие литературного произведения) двойной смысл. Практический (и далеко не всегда выполнимый, несколько даже наивный, иллюзорный): заработайте 500 фунтов в год и обзаведитесь своей комнатой, дабы «развить в себе привычку свободно и открыто выражать свои мысли». И символический: для Вирджинии Вулф своя комната – это олицетворение особой творческой силы женщины. Силы иной, чем у мужчины, – ведь женщина столько времени просидела взаперти, что «самые стены насыщены их творческой силой», неуемной фантазией. Коль скоро у женщины появится возможность уединиться и творить в своей комнате, крепости и обители одновременно[170], на своей, так сказать, территории, то даже если двери библиотек, привилегированных школ и университетских аудиторий будут для нее по-прежнему закрыты, свобода мысли и отсутствие запретов будут ей обеспечены.
Кстати, о школах и университетах. Вирджиния Вулф подробно пишет и о том, что женское образование нуждается в коренной перестройке, равно как и профессионализация женского труда; настаивает на необходимости поддержки трудоустройства женщин. Пишет она об этом, правда, не в «Своей комнате», а в эссе, и тоже весьма пространном, «Три гинеи», вышедшем десять лет спустя, в 1938 году, перед самой войной. Для Вирджинии Вулф просьба, с которой к ней обратились, – пожертвовать одну гинею в пользу антивоенного фонда «для защиты культуры и интеллектуальной свободы» – неразрывно связана с поддержкой реформы женского образования и трудоустройства[171].
И всё же суфражистки вряд ли остались довольны «Своей комнатой» и теми выводами, которые делает писательница и которые никак не согласуются с односторонней, узколобой позицией «принципиальных» борцов за права женщин. Ведь, обрисовав, и крайне нелицеприятно, историю и идеологию женского вопроса в Англии, Вирджиния Вулф заканчивает свое эссе вполне миролюбиво, я бы сказал, диалектично: мужское и женское начала равноправны («Великий ум – всегда андрогин», – говорил Кольридж), способности человека, вне зависимости от его пола, раскрываются «при полном слиянии мужского и женского начала». Не об этом ли и «Орландо», где прочитывается «идея об андрогинности творческого сознания, в котором органично уживаются рациональное (мужское) и интуитивно-чувственное (женское) начала»?[172] Более того, по Вулф, свобода от вражды полов – признак зрелого сознания, и страсть мужчин к самоутверждению равносильна агрессивным суфражистским компаниям.
Равноправны еще и в том смысле, что и мужчинам, полагает Вулф, тоже «достается» от общества. Об этом – открытое письмо Вирджинии редактору журнала Nation and Athenaeum от 16 ноября 1929 года. Хотя называется письмо «Интеллектуальное положение женщин», речь в нем идет и о столь же безрадостном положении мужчин:
«Большинство мужчин в Англии, – пишет Вулф, оспаривая точку зрения автора рецензии на «Свою комнату», согласно которой женщины, в отличие от мужчин, «вынуждены… голодать духовно», – сидят на том же скудном интеллектуальном и духовном пайке, что и женщины… оба пола, и мужчины и женщины, вынуждены голодать духовно и интеллектуально, и делают они это не потому, что им нравится есть манную кашу, или они такие терпеливые, или у них воображение плохо работает, а потому лишь, что ничего другого общество им дать не может»[173].
Особенно губителен взаимный антагонизм между полами для писателя. Писателю, заключает свои размышления Вирджиния Вулф, непозволительно думать односторонне, писатель должен быть «женственно-мужественным» или же «мужественно-женственным».
Глава двадцать вторая
Соглядатай
1
Вирджиния Вулф, как и всякий писатель, любила наблюдать за жизнью и за собой в жизни – «наблюдать реализм», как выразился Коля Красоткин. Или «смотреть жизнь», – как говорила Рэчел Винрэс из первого романа Вулф «По морю прочь».
«Наблюдаю, как проходят годы, – пишет Вулф в дневнике за двадцать дней до смерти. – Наблюдаю жадность. Наблюдаю собственную депрессию. Это полезно»[174].
«Реализм наблюдает», «жизнь смотрит», но, поскольку реальности, как мы знаем, чуждается, запечатлевает не столько то, что видит, сколько то, что себе воображает, – «иллюзионирует», если выражаться ее же словами. Ведь реальности, как и времени, для нее, модернистки, не существует. А потому, когда не жаловавший Вирджинию Вулф Уиндем Льюис назвал ее не наблюдателем, а соглядатаем, он, в сущности, был прав. Путешествуя по Англии и по Европе, Вирджиния не смотрит, а словно бы подсматривает, видит не то, что видят все; не то и иначе – взгляд не объективный репортерский, а субъективный писательский. Обращает внимание на то, на что другие внимания не обращают, и, как и полагается соглядатаю, высматривает вещи, вроде бы внимания не заслуживающие, скрытые от стороннего взгляда. Формулу этой своей поэтической наблюдательности она вывела сама.
«Мне хочется поискать что-то новое, – пишет она 25 апреля 1933 года по пути в Сиену. – Чтобы совершенно избавиться от привычного и добиться того освобождения, которое Италия с ее солнцем, ленью и безразличием всех ко всем может мне дать…»
Не только вывела формулу, но и определила смысл, стимул «охоты к перемене мест». Это – избавление, освобождение от привычного. Это – энергия, порыв, «каких ни привычные дела, ни время, ни обычаи не дают».
Франция, апрель 1928 года.
Шартрский собор видится ей «улиткой с поднятой головой, пересекающей равнину», а витражи – почему-то розовыми, похожими на «брильянт на черном бархате».
Розовый – ее любимый цвет. Розовые (серо-розовые) у нее и города, и дома, и не только во Франции или в Италии. Розовые, желтые, красные, золотистые – наверное, в свете заходящего южного солнца. Как солнце заходит и как встает, мы помним по первым страницам «Волн», где восходящее солнце уподобляется лампе, которую поднимает кто-то, спрятавшийся за горизонтом: «А державшая лампу рука поднималась всё выше, всё выше, и вот уже стало видно широкое пламя; над горизонтом занялась огненная дуга, и вспыхнуло золотом всё море вокруг».
Цветовая гамма та же самая.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
