Книга Тень Казановы - Наталия Яровая

— Ты, Маша, не беспокойся. Я приеду. Я не оставлю тебя.

Он захлопнул дверцу, и машина тронулась, а я заревела, нет — завыла. В голос. Таксист не мешал, а когда я успокоилась, спросил, участливо косясь на живот:

— Кинул, что ли, козел?

Я не хотела отвечать и долго смотрела в черную пустоту за окном, по потом ответила:

— Нет, это я его кинула.

Водитель передернул плечом, мы приехали.

Дома я как-то сразу успокоилась. Свершилось. Я знала, что так будет. Рано или поздно. Не паникуй. Безуглов вскорости не вернется. У него манера такая была — после потрясения или неприятностей дня три крепко пить. Раз при памяти сейчас, то и привычки старые вспомнит. Тем более у Борьки этого банька есть. Так что к ужину не жди. А там… А там будь уже что будет. Беременную женщину он вряд ли убьет. Ну, соберет манатки да уедет. Я ведь знала, знала, что это когда-нибудь случится…

Вопреки ожиданиям, звонок в дверь раздался уже наутро. Я обреченно открыла дверь.

На пороге стоял совершенно трезвый и даже какой-то посвежевший Сергей Безуглов.

Тот, прежний. Серьезные зеленые глаза с черным ободком. Не мой. Спокойно переступил порог, разулся, куртку в гардероб пристроил, а меня приобнял и поцеловал. В уголок губ.

— Пойдем, Маш, кофе нам сварю.

— Я думала, тебя дня три не будет, — брякнула я.

— Да куда ж я тебя в таком положении одну оставлю!

Безуглов, Безуглов! Прежний, уверенный, порядочный до мозга костей. Не мой. Не мой! Машка, что ты наделала?! Ты не ему жизнь сломала. Себе.

Мы устроились в гостиной, он сварил кофе. Свой любимый «Амаретто», сделал яичницу с помидорами, и я вспомнила, как ловко он хозяйничал на своей кухне. У себя дома. Во Владивостоке. Господи, ему жизнь сломала тоже. Зачем?

Вот он тот, кого ты на самом деле любила с детства, — сильный, уверенный, большой.

Не овощ, который почти год висел у тебя на руках. А тот, привычный, — зверь. Не мой, не мой…

— Маш, — сказал он просто. — Я не оставлю тебя.

Сказать ему, что мне теперь все равно, или ладно уже?

— Во-первых, мы перед алтарем клятву давали. Во-вторых, у нас будет ребенок. В-третьих, я не знаю, как я смогу вернуться домой. Скорее всего, пока никак. Я даже сыну сейчас звонить не буду. Я не могу. Мне нечего сказать. Я должен окончательно прийти в себя. Маш!

— Да. Я слушаю. Я готова принять любое твое решение. Я виновата.

— Ты не виновата. Любовь — это не вина. И мне ты не чужая. Я тоже тебя люблю. По-другому, но люблю. Мы пока оставим все как есть. Родишь, там разберемся. Мне тоже о многом подумать надо. И запомни, я не злюсь на тебя и не осуждаю. Пусть Господь судит. А я буду рядом. Ты мой маленький Зайка, я в ответе за тебя.

— Сереж, я такая жалкая?

— Не болтай глупостей!

— Я жалкая, Сережа. Я всю жизнь рвала себя. И тебя рвала! Ясно же было — не мой ты, ну не мой! Нет, в клочья рвалась, доказывала — мой! Себе доказывала, другим… Операции на морде делала, деньги зарабатывала, везде блестела. И — мимо, мимо. А надо было залететь от тебя сразу, сожрать бочку квашеных зеленых помидоров, родить девочку, потом — двойню, потом — мальчика и встречать тебя каждый вечер усталого с работы. Блины по воскресеньям стряпать, гульки твои мелкие терпеть. И все! Счастье было так близко!

— Маша. Маша! Это не такое уж счастье было бы для тебя.

А мне совсем как-то грустно стало. Зря прожила сорок лет. В погоне за мистикой. То, что нужно ему, я никогда не смогла бы дать. Вот сейчас прожила полжизни и решилась. И ни одной счастливой физиономии рядом! Ну скажи, Безуглов. Свою любимую фразу: «Важно вовремя определить приоритеты». Сказал другое:

— Давай, Маш, пока просто жить.

— Как?

— День за днем.

Сталлоне, блин! Рэмбо, кажется, так говорил.

Мы стали жить день за днем. Утром Сережа уезжал в контору, возвращался рано, никогда не задерживался, часам к четырем-пяти уже был дома, готовил ужин, кормил меня, потом сидел рядом, читал вслух какую-нибудь белиберду или смотрел телевизор. Он пересказывал мне городские сплетни или новости из нашей конторы, рассказывал свежие анекдоты. Он всегда сидел рядом и держал мою руку. Иногда целовал в ладонь, возле большого пальца. Но я видела: он погружен в себя, в свои новые проблемы. Это я, Сережа, тебе их придумала. Эх, Машка, Машка!

Теперь я всегда лежала на диване в гостиной и, мне кажется, больше не вставала. Ребенок в животе шевелился и пинал меня изнутри то коленкой, то кулачком.

— Как ты ее назовешь, Безуглов?

— Почему я? Мы вместе придумаем ей имя. И не называй меня Безугловым!

— Как хочу, так и называю, — отвечала я и отворачивалась к стенке. Спать, спать, спать. Не хочу просыпаться. Хочу уснуть и не просыпаться. Больше ничего не хочу. Ни девочку, ни семью, ни Безуглова. Лети, голубь! К Вике, к Гришке — куда хочешь. Ты — не мой, ты — их.

Потом Сергей перестал ходить на работу и все время был рядом. Я лежала, отвернувшись к стене, а он сидел на моем диване или рядом в кресле. Носил тарелки с едой, стаканы с соками. Потом уносил назад. Молчал, слава богу. И я молчала.

— Маша, так нельзя, — сказал через неделю. — Ты погубишь себя, меня и ребенка.

Я подумала и ответила:

— Ну, тебя и себя я давно погубила, а вот ребенка жалко. Давай подгоняй машину, поедем за город куда-нибудь, подышим елками.

Он обрадовался, засуетился, натащил мне одежек разных из шкафа. Чтобы не поддуло, чтобы не продуло, чтобы не промокла, чтобы не давило нигде. Потом на себя штаны какие-то спортивные натянул и куртку первую попавшуюся.

— Я через пятнадцать минут, — пообещал. — Ты подожди, я поднимусь за тобой. Одевайся пока.

И убежал. Чужой, красивый, сильный. Сережа Безуглов. В пятнадцать минут ты, конечно, не уложишься: пока на стоянку, пока прогреешься, пока подъедешь, поднимешься за мной…

Я встала с дивана и первым делом подошла к зеркалу. Зря, конечно. Смотреть там было совершенно не на что. Жутик, да и только. Призрак с животом.

Времени мало. На кухне жадно выпила стакан воды — так хотелось. Потом открыла духовку и включила весь газ в плите. Очень мало времени. Но говорят, такая смерть — легкая. Даже сладкая. Прости, дочечка! Ты, конечно, сразу в рай. А я… Сама виновата…