Новый дож Ландо остался доволен своим портретом и обетной картиной, выполненной учениками мастера, и не докучал просьбами, что было на руку Тициану. Причитающиеся официальному художнику республики святого Марка сто золотых дукатов, не облагаемых налогом, пополняли его растущие доходы и позволяли целиком отдаваться своим делам, а их было немало. Джироламо Денте завел даже список лиц, которые мечтали быть запечатленными великим мастером.
Как отметил падуанский литератор Сперони в книге «Диалог о любви», «жизнь нашего Тициана — это не живопись и не искусство, а подлинное чудо». Люди тянулись к этому «чуду», стремясь поближе его узнать. К нему шли знать и простолюдины, а однажды в мастерскую зашел миланец Луини, сын того самого Бернардино Луини, который считался одним из лучших учеников Леонардо да Винчи. Как свидетельствует один из современников, Луини, представившись, был тепло принят Тицианом, который слышал о работах его отца. Когда разговор зашел о пейзаже, хозяин дома показал гостю висевшую на стене небольшую картину, на которой были изображены деревья и вдали горы. С первого взгляда Луини показалось, что это никакая не живопись, а мазня. Он отошел от стены, не зная, что сказать автору. Когда же он снова обернулся, то увидел, что перед ним прекрасный пейзаж, как будто по холсту прошелся жезл волшебника. Подобного чуда ему не приходилось видеть больше нигде.
Дом Тициана на Бири значительно преобразился после получения художником дворянского звания. В нем появились дорогая мебель, посуда, столовое серебро и даже слуги в расшитых ливреях и белых перчатках. Сохранилось свидетельство литератора Пришанезе, который был приглашен Тицианом на праздник ferragosto 15 августа 1540 года: «Среди гостей были известнейшие люди города… После осмотра картин, которыми изобиловал дом мастера, все направились в прекрасный сад, где были накрыты столы, ломившиеся от всевозможных яств и редчайших вин. Ближе к закату лагуна заполнилась тысячью гондол, украшенных разноцветными фонариками, с красивыми женщинами и музыкантами, которые ублажали слух гостей в течение всего веселого ужина до полуночи…»
Затраты, связанные с содержанием дома на широкую ногу, устройством приемов и застолий, как того требовало его высокое положение в обществе, заставляли Тициана все чаще задумываться о приумножении своих доходов и мысленно обращаться к Риму, где новый папа явно благоволил Микеланджело, поручив ему роспись алтарной стены в Сикстинской капелле и возведение величественного дворца в центре Рима. Как подобраться к папскому двору? Правда, теперь там есть свой человек, кардинал Бембо. По-видимому, именно он, известный дамский угодник, вызвал интерес к Тициану у невестки папы графини Джироламы Орсини, чей младший сын, десятилетний Рануччо, обучался неподалеку в Падуе.
С представительницей старинного римского рода Орсини поддерживал переписку и Аретино. В одном из писем к ней он рассказал со свойственной ему восторженностью о последней работе Тициана — портрете юной Клариче Строцци, — заявив, что ничего подобного ранее ему не приходилось видеть. Ребенок на холсте вышел как живой, разве что не говорит. Действительно, портрет милого ребенка, кормящего кренделем собачку, был хорош и написан с явной симпатией к пухленькой девчушке, на которую художник, по-видимому, перенес любовь к своей дочери. Эту работу Тициан выполнил по заказу семьи Строцци, изгнанной Медичи из родного города. С ней художника познакомил воспитатель детей Строцци видный литератор Бенедетто Варки, с которым Тициан поддерживал дружеские отношения, узнав от него многое о его земляке Микеланджело. Забота Тициана о своих детях и постоянные мысли об их будущем все больше толкали его к поиску новых заказчиков.
После кончины Альфонсо д'Эсте, а вслед за ним и его легендарной сестры Изабеллы д'Эсте вскоре умер в расцвете лет ее сын Федерико Гонзага. Не стало и Франческо Мария делла Ровере. Все это было для Тициана весьма прискорбным, поскольку на меценатов он возлагал большие надежды и связывал с ними дальнейшую судьбу своего искусства. Но как однажды мудро заметил Гёте: «Никто, кроме художника, не может споспешествовать искусству. Меценаты поощряют художника, это справедливо и хорошо; но этим не всегда поощряется искусство». Тициану придется не раз убедиться в справедливости этих слов, когда в силу обстоятельств он вынужден будет превратиться в придворного художника и вести нудную переписку с коронованными особами с напоминанием о невыплаченных гонорарах.
Он все чаще думает о Риме, который был ему все же ближе по духу, чем Мадрид. И тут подвернулась счастливая возможность написать портрет папского внука, ровесника Лавинии. Вскоре в Венеции объявились графиня Орсини с младшим сыном Рануччо в сопровождении патриарха Аквилеи, архиепископа Падуи и наставника подростка гуманиста Леони. На Бири им был устроен радушный прием.
Чтобы мальчик не чувствовал себя стесненно в непривычной обстановке, дети Тициана, в чьем возрасте строгие сословные различия пока не играли роли, повели гостя в сад, показав ему место своих игр и парусную лодку на причале, которую подарил им отец. Орса угостила детей вкусным шербетом. Когда Рануччо освоился на новом месте, Тициан приступил к делу. Важно было уловить выражение глаз мальчика и найти нужный поворот головы. Чтобы не утомить ребенка на первом же сеансе, позирование было перенесено на следующий день. Дописывать фигуру было поручено Денте, и он изрядно поработал вечерами. Но рука Тициана отчетливо видна в том, с какой тонкостью мастерски написаны вышитый красный камзол с золотыми прошивками и черный плащ с мальтийским крестом. В руке мальчика зажаты перчатки, как бы подчеркивающие его будущее предназначение. Тициану было известно, что Рануччо должен был пойти по стопам старшего брата Алессандро Фарнезе и стать кардиналом, и это уже читалось во взгляде подростка. Через три дня портрет был готов, вызвав восхищение матери и сопровождающих лиц. Сам Рануччо только вздохнул с облегчением, что не нужно больше позировать, и побежал на причал, где его уже дожидались Помпонио, Орацио и Лавиния. Взрослыми им было обещано катание на лодке по лагуне в сопровождении Денте.
Итак, сделана небольшая лазейка, чтобы попасть к папскому двору, хотя за труды он ничего не получил от матери-графини, которая, видимо, полагала, что написание портрета внука папы римского — это уже великая честь для любого художника. Но Тициан не сетовал, надеясь получить через ту же скупую графиню или ее грозного мужа, командующего папскими войсками Пьерлуиджи Фарнезе, с которым он познакомился в Парме, вожделенное место каноника аббатства Сан-Пьетро ин Колле для сына Помпонио. К старому аббатству он давно присматривался и ради него готов был многим поступиться.
Постоянно давало о себе знать окружение Карла V. В Венецию прибыл новый посол испанского двора дон Диего Уртадо де Мендоса, человек высокой культуры и редкого обаяния. В нем не было напыщенности и самодовольства прежнего посла Лопе де Сориа, которое так раздражало Тициана. Одно время этому испанцу даже приписывалось авторство появившегося в переводе романа «Жизнь Ласарильо из Тормеса». Тициан выразил свое отношение к дону Мендосе в упомянутом ранее портрете в полный рост, и к этому добавить нечего. Однако Венеция с ее чарами все же задела сердце сдержанного испанца, и он, поборов смущение, попросил художника написать портрет одной венецианки. Поскольку дама сердца была замужем за престарелым ювелиром с Риальто, а посол опасался скандала, все совершалось втайне. Приходя в мастерскую для позирования, дама прятала лицо под густой вуалью, дабы не быть узнанной по дороге. Тициана забавляла эта игра в прятки, но он с радостью выполнил просьбу влюбленного посла, на что у него были веские причины.
