– Как ты мог так со мной поступить? Как ты посмел?
– Как «так с тобой поступить», Ада? – Зло и устало спросил он, и Ада увидела на его губах кровь. Она так яростно кусалась, видимо, а он вытер рот не глядя, и ему было больно, но что значила эта его боль по сравнению с тем, что испытывала она? – Я вытащил тебя из ресторана, я нашел способ спасти тебя, хотя ты даже не догадываешься, чего мне это стоило. Несколько хороших ребят погибло там сегодня, а ты сидишь тут, живая и невредимая и еще на меня орешь.
– Ты лжец! Ты все это подстроил, ты солгал мне, ты обещал, что мы…
– Я вынужден был лгать, чтобы защитить тебя. Зато я спас тебя, прикрыл от всего, очистил от той гадости, что прилипла к тебе за всю жизнь. Ты же слышала Марка, я давно наблюдаю за тобой – и вначале это было просто профессиональное, уж очень ты подозрительный объект, но потом что-то произошло со мной, и я поймал себя на том, что защищаю тебя. А иначе, если бы я не присматривал за тобой, думаешь, ты бы жила припеваючи все эти годы? С твоими-то подозрительными родственниками, кругом общения, поведением? Тебе и голову не приходило, сколько сил тратила служба охраны, чтобы ни у кого никогда не возникло вопросов, почему гражданка Фрейн позволяет себе все то, что ты творила, начиная с твоих родителей и заканчивая твоим браком, ночными гулянками и контрафактным алкоголем. Тебя ведь никогда не арестовывали, хотя твое досье толще любого другого. Но ты ни разу не подвергалась даже более-менее серьезному допросу, ведь я заворачивал все попытки на тебя настучать. Или ты думаешь, их не было? Или ты, может быть, считаешь, что твои фильмы тебя спасали? Нет, это я, это был я, так что прекрати орать, драться и вести себя, как законченная истеричка.
– Вельд… ты убил Вельда…
– Это не так. Марк неправильно понял меня, я вовсе не собирался с ним расправляться, тем более так грубо, тем более практически у тебя на глазах. Я, не скрою, подумывал о передозировке наркотиков или автокатастрофе для него, но я не собирался так торопиться. Марк был болен, его шизофренические идеи заставляли его неадекватно воспринимать приказы – и он перестарался. Он был хорошим офицером, но травма головы давала о себе знать. Впрочем, я никогда не жалел, что ты стала вдовой, твой муж причинял тебе боль. Он тащил тебя на дно…
Она вдруг затихла в его руках.
– Значит, все эти годы ты… – Он кивнул, Ада чувствовала, как невозможно близко он теперь. Как таят его секреты, как она может коснуться любой тайны, и он не станет лгать. Но правда, какой горькой, какой невыносимой она, оказывается, может быть. Ада подняла голову, пытаясь что-то прочитать в его глазах. Но они оставались прежними – и было ли все сказанное ложью, было ли правдой – как понять? «Верить или не верить», вспомнилось ей не к месту. Этот выбор каждый раз делает душа, и разум должен замолчать. Оставалось только надеяться, что выбор будет правильным.
– Все эти годы ты стоял у меня за спиной и делал все эти ужасные вещи, и ты… направлял мою жизнь и ни одно решение…
– Твою жизнь я не мог направлять, ты слушаешься каждого, кому придет в голову покомандовать, и рядом с тобой все время кто-то терся… Я просто присматривал, чтобы ты не совершала уж слишком серьезных ошибок.
– Почему ты не пришел раньше, почему не… почему не поступил как нормальный человек?
– Ты бы посмеялась надо мной. Восемь лет назад я был почти никто, это последние события помогли мне пробиться наверх. И потом я не знал, могу ли тебе доверять. До последнего не знал, даже сегодня ты могла все испортить – случайно или намерено… Сайровский не был дураком. А что творится у тебя в голове иногда совершенно непредсказуемо, – в его голосе вдруг мелькнула нежность.
– Не доверял мне… – Ада почувствовала, как внутри что-то замерло. – Это была проверка. Ты рисковал моей жизнью, чтобы проверить меня…
Но он же был прав – она актриса. И предательница – они оба это знали. Разве после того, как она поступила с собственным мужем, пусть его это и устраивало, он мог хоть на секунду ей доверять? Разве можно винить его за осторожность? Но как ей жить с ним, как ей теперь любить его, ведь каждый миг она теперь будет ждать еще одного подвоха, теста, манипуляции… Сколько же нужно любви, чтобы выдержать это, чтобы и его душа выбрала «верить»?
– Я рисковал и своей жизнью. Если бы ты решила подставить меня, к рассвету я был бы мертв.
– Но мертвы другие, Горецкий, Сайровский, и вся страна готова упасть тебе в руки, так? – Вся страна, и она, Ада Фрейн, готова сдаться на милость победителя, испуганно прижаться к нему и умолять спасти их от ужаса, от хаоса, от неизвестности завтрашнего дня. Готова молиться о сильной руке, которая наведет порядок, которая поможет думать так, как нужно, чтобы жить спокойно и праведно, которая гарантирует безопасность. Мир сжался до таких размеров, вспомнила она, что поместится на ладони. И теперь это его ладонь. – Никто не стоит у тебя на пути. И поэтому ты пьешь коньяк и…
Он кивнул, убирая спутавшиеся пряди с ее лица, так нежно, словно эта победа не радовала его и вполовину так сильно, как то, что она рядом с ним, что он может касаться ее, защищать. Словно он боролся не только за место первого человека в стране, но и за нее, за глупую влюбленную актриску. И победил – она здесь, как и говорил маньяк, Марк, так его звали, она теперь не сможет забыть – беззащитная, пришедшая к нему за ответами, за решениями, за руководством, попросившая сама. И он теперь может благосклонно принимать этот дар, а спустя время даже жаловаться шутливо, на то, что эта ноша тяжела. Хотя он жаловаться не стал бы… или Германа она тоже представляет себе неверно? Что вообще она знала о нем, чему верила? Но были его надежные руки, его простые карие глаза, его мягкие прикосновения и жесткие губы, было чудовище внутри него и теперь смутная надежда, что он больше не будет лгать… Неужели ей этого мало?
– И мы не едем никуда? – Мало ей было, мало, какая же она жадная. Но горько стало, что не будет ни солнца, ни моря, ни счастья, ни детей, не будет свободы…
– Теперь я не могу уехать, Ада. Ты ошибаешься, если думаешь, что мой руководит жажда власти, вовсе нет. Просто я люблю нашу страну и хочу навести в ней порядок, я хочу ее благополучия и процветания, а то, что делал и планировал сделать Сайровский, в корне противоречило интересам страны, и тому, ради чего мы работали столько лет.
Ада поняла – амнистия, это только первый звоночек. Может быть, этот противный, гадкий старик хотел перемен, хотел что-то сдвинуть с мертвой точки, хотел изменить Объединенную Евразию, может быть, его предвыборные обещания были не красивыми словами, а настоящими намерениями. Теперь уже не узнать.
– Я хочу снова контролировать ситуацию, иначе начнется политическая возня, грязные игры, и все, во что мы верили, о чем мечтали, будет уничтожено. А ведь и враг не дремлет, и пусть последние годы казались спокойными, кому как не мне знать, что наша страна все еще в опасности.
«Наша страна все еще в опасности» – Ада предчувствовала, он будет видеть опасность до скончания времен. Он создан для того, чтобы оберегать и охранять – от внешних угроз, от внутренних неполадок – следить за тем, чтобы страна не наделала глупостей, даже если глупость продиктована свободным выбором. И он по-настоящему уникальный профессионал, он справится. Глупостей в их прекрасной Евразии больше не будет.
