Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
– Я, – наставительно говорит Радзинский, – плохо отношусь к термину «метафизический». Я не считаю, что есть две реальности, физическая и метафизическая. Есть одна. В ней мы и живем. Что и доказала физика, квантовая и ядерная, которая исходит из того, что все мы состоим из атомов… Но мы с вами, Альсан Петрович, так же, как этот стол и этот дом, подчиняемся законам ньютоновско-кеплеровской механики. А атомы, из которых мы состоим, – нет. Представляете, как интересно? Мы с вами состоим из элементов, которые не подчиняются законам реальности, которым подчиняемся мы. Метафизика это или как?
Он из тех людей, чей взгляд – умный, нагловатый, насмешливый – принято называть острым, и эта острота ощущается как вещественная характеристика. Не острота набоковской булавки, заставляющая почувствовать себя неудачливым чешуекрылым, нет, скорее издевательская острота рапирного жала. Всегда на дистанции (длина руки плюс длина клинка), всегда в движении (труднее попасть), в полунапряге (не потерять важные доли секунды), в готовности (отбить со звоном и уколоть). Фехтовальное позерство, ставшее жизненной позицией. Лучшая защита, которая известно что.
– Это, видимо, физика, – покорно отступаю я. – Ну давайте я тупо так спрошу, в лоб. Вы что-то магическое… э-э… в действии… наблюдали?
Радзинский смотрит на меня.
– Да, – говорит он. И молчит.
– Не расскажете?
– Нет, – говорит он. И молчит.
– Почему?
Радзинский вздыхает.
– Во-первых, – говорит он, – я был не вполне наблюдателем. Скорее уж объектом. Я не очень склонен делать свое личное публичным. А это был очень личный опыт.
Он снова смотрит на меня.
– И это был очень страшный опыт, – говорит он. – Это во-вторых. Меня вообще трудно напугать. Я мало чего боюсь. А то, что я увидел, меня напугало. И пугает до сих пор. На логическом уровне я понимаю, что это некая манипуляция моим сознанием… или то, что называется unmaking of reality – манипуляция составляющими реальности. Но в любом случае… Это. Было. Страшно.
* * *
Говорят, что святой Иоанн Копертинский в XVII веке «вознесся в воздух и внутри собора летал как птица над алтарем Господа».
Говорят, что чародей, сотворяющий чары на ветер (в точности такие, как пытались творить казанские татары над войском царя Ивана Грозного, стоявшим под стенами города), должен дождаться попутного – по направлению к супостату – ветра и бросить на оный снег или пыль, приговаривая: «Кулла, Кулла! Ослепи такого-то, черные, вороные, голубые, карие, белые, красные очи. Раздуй его утробу толще угольной ямы, засуши его тело тоньше луговой травы, умори его скорее змеи медяницы!» – и свершится по слову его.
Говорят, что посвященный гаитянин, опять же с помощью пыли (кремня и магнитного железняка) может призвать на помощь лоа грома, и у врагов его в радиусе трех метров лопнут барабанные перепонки.
Говорят, что даос, одетый в красное платье, синие носки и черную шляпу, заходит в дом, которому досаждают духи, с чашкой в левой руке и мечом в правой, и делает семь шагов налево и восемь направо, и поет: «Бог неба и земли, облеки меня своими полномочиями, дабы мог я изгнать из этого жилища злых духов всех видов…» – ну, там много еще пунктов, похожих на юридически грамотный контракт, но духи натурально изгоняются.
И говорят также – на одном портале в Рунете – что полезно мастерить куклы вуду в домашних условиях, поскольку «это деятельность, которая вызывает смех и которая может стать пищей для важного и потенциально терапевтического общения в кругу семьи и друзей».
В принципе описанный Радзинским суринамский уатта-водун, в действенность которого верит креолка Адри, и гаитянское вуду – один и тот же культ, привезенный из Африки черными рабами и причудливо обточенный напильником католичества. Похожие магические техники, в том числе манипуляции с куклами. Похожие эгоистичные, жизнелюбивые, насмешливые боги. Так, Ешу, фотографию которого любезно пришлет мне Олег Эдвардович вместо своей, зовут еще Легба, или Элегба, или Элегбара. Он – лоа перекрестков. Бог коммуникации, посредник, хозяин и охранник путей меж мирами, связной между богами и людьми. Коллега Локи и Гермеса, вестник и каверзник, неоценимый помощник и жестокий шутник, любитель загадывать загадки и перекраивать судьбы.
В городке Вальбон никто не слышал ни про Ешу, ни про Легбу, а за связь отвечают мобильные операторы; соединения с миром духов они не обеспечивают, даром что великий изобретатель Эдисон рассчитывал на это.
* * *
В городке Вальбон много кукол в витринах магазинов и ресторанов, но это, кажется, не куклы вуду.
В городке Вальбон вряд ли бывает сиеста, но рестораны закрыты до глубокого вечера.
У нас не получается поужинать в городке Вальбон, мы не ждем глубокого вечера. Мы везем младшую дочку Олега Радзинского Соню в Ниццу. Озабоченный Радзинский поминутно звонит в Лондон. Там в аэропорту Гатвик, на пересадке в Эдинбург, его жену и двух сыновей задержали на контроле. Сыновьям не успели сделать студенческую визу. Вообще-то они американские граждане, им не нужна виза для въезда в Британию. Но вот для учебы в Британии нужна. Если бы жена и сыновья сказали, что летят в Шотландию посмотреть на лохнесское чудовище, их бы пустили. А так – посадили в карантин, куда обычно помещают нелегальных иммигрантов, отобрали бумажники и телефоны и собираются депортировать в Ниццу. А Радзинский собирается их встречать.
– Вот, Альсан Петрович, – повторяет он раз уже в третий. – Видите, как не любят они нас, простых американцев?
Дочка Соня на заднем сиденье не хочет говорить по-русски и хочет спать. Соня – ладная светловолосая девочка, красивая не то славянской, не то североевропейской, а может, и ашкеназийской красотой. По ней уже понятно, что она вырастет в очень привлекательную девушку.
Старшая дочь у Радзинского уже взрослая и живет в Штатах. Соне сейчас девять.
– А сколько вашим сыновьям? – спрашиваю я Радзинского.
– Двенадцать, – говорит он.
– То есть они близнецы? – уточняю я.
Радзинский смотрит на меня странно и отвечает непонятно:
– Ну, практически.
* * *
Мы встречаемся утром в брассери «Le Mirador». Место предлагаю я; там маленькие столики под желтыми тентами, расставленные на мостовой, газовые обогреватели на тонких металлических ножках, а главное – хороший wi-fi.
– Забавно, – говорит Радзинский, садясь и озираясь. – А ведь именно тут, в этом кафе, я когда-то решил, что буду жить в Ницце.
Гарсон приносит кофе. Радзинский объясняет свой географический выбор.
– Я понял, – говорит он, – что эта позиция, по-английски именуемая closed observer – позиция наблюдателя, очень удобна и дает колоссальную защиту. Потому что есть нечто вроде буфера между тобой и реальностью. Жить в каком-то социальном, политическом, культурном пространстве и принадлежать к нему мне было бы сложно. Поэтому я живу во Франции. Я тут чужой. Я очень плохо говорю по-французски. Я могу себе позволить пребывать в иллюзии, что когда прихожу покупать круассаны в буланжери, все люди там беседуют о Сартре и обсуждают поэтику Рембо, а не, например, то, как много развелось иностранцев. Когда в Америке я понял, что стал не просто следить за политическим процессом, но вникать в то, что делает наш районный конгрессмен от Западного округа Манхэттена, я понял, что пора уезжать. Потому что я перестал быть чужим.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
