Зампа вдруг залаяла, ухватила зубами подол и настойчиво потянула. Снаружи в окна летели камни. Я посмотрела на свою крошечную, нежно любимую собачку, с ее длинной шелковистой шерстью и доверчиво глядящими глазами. Она приехала сюда со мной из самого Парижа; я не могла бросить ее на произвол судьбы. Аккуратно заткнув пробкой синий пузырек с опием, я сунула бутылочку в карман платья и вслед за Зампой двинулась вверх по лестнице.
На втором этаже я открыла стеклянные двери и вышла на балкон. Передо мной лежала запруженная народом Барерштрассе. Глядя вниз, на поднятые лица, я ощутила, как что-то внутри меня покачнулось, заскользило — и хрустнуло, сломавшись. Если очень-очень хорошо сосредоточиться, то рев толпы я превращу в аплодисменты. В ту минуту я стала маленькой девчушкой, которая танцевала для Ситы, моей индийской няни. Я стала школьницей, разучивающей вдвоем с Софией вальс. Затем — танцовщицей на сцене, перед полным залом. Наверное, так чувствует себя королева, глядя сверху вниз на своих подданных, подумалось мне. Мир вокруг заколыхался, поплыл; ревущая людская толпа качнулась вперед, охраняющие дом полицейские принялись отталкивать народ обратно, а у меня возникло совершенно нереальное чувство, будто я присутствую на каком-то турнире или маскарадном шествии, что устроено исключительно в мою честь. Сунув руку в карман, я нащупала бутылочку с опием; стекло холодило кожу. Другой рукой я подняла пустой бокал в печальном приветствии, затем насмешливо поклонилась толпе.
Народ осатанел. Грянул такой мощный вопль, что меня буквально отбросило с балкона, я ударилась спиной в стеклянные двери.
— Raus mit Lola![52] — орали внизу. — Да здравствует республика, долой шлюху!
Крепче сжав флакончик в кармане, я поглядела в раскинувшееся над городом темно-синее вечернее небо. Далеко-далеко внизу люди сновали, будто крошечные кукольные фигурки на доске; мятежники пытались прорваться в ворота, полицейские отбивались штыками. Затем солдаты открыли огонь, в воздухе поплыл пороховой дым. На неверных ногах я ушла в дом, затворив стеклянные двери; в них тут же что-то ударилось, дождем посыпались осколки. Спустя час пришло последнее известие от Людвига: он просил меня срочно бежать из страны.
На следующий день я очнулась от какого-то странного забытья и обнаружила, что нахожусь в незнакомой убогой комнатенке на чердаке. Я сидела, забившись в угол, скорчившись, прижав колени к подбородку, а в груди громко бухало сердце. В полутьме я огляделась. Голые доски пола, узенькая кровать под линялым покрывалом, на стенке — крючок, на котором висит черное платье Сусанны и ее белый фартук. На полу почему-то валяется мой лакированный веер, привезенный из Испании. Шум и крики на улице были так сильны, что могло показаться: я угодила в пасть к какому-то огромному чудовищу, которое беспрерывно ревет. Между полом и плотно задернутыми занавесками просачивались тонкие ниточки дневного света. С великой осторожностью выглянув в окно, я увидела, что на улице идет пальба, есть раненые, какую-то девушку ненароком зашибли камнем, и она упала прямо под ноги толпе. На чугунные кованые ворота взобрался угольщик, потряс в воздухе веревочной петлей, и толпа одобрительно взвыла. Отшатнувшись, я тяжко осела на пол.
На шее у меня и так уже виднелось кольцо лилово-желтых синяков — память о поисках Зампы, когда я в последний раз решилась покинуть свой особняк. Тело опухло, кожа натянулась, и я болезненно вздрагивала от малейшего прикосновения.
Однажды мне довелось видеть, как вешали преступника. Когда он закачался в петле, его кишечник и мочевой пузырь опорожнились, а язык вывалился изо рта — огромный, вздувшийся, темный.
Одной рукой поглаживая горло, другой я потянулась к пистолету, который лежал рядом на полу. Оглушительный шум снаружи отзывался в доме, точно рев урагана, даже стены дрожали. В животе что-то сжалось в тугой комок; я была не в силах шевельнуться. От страха онемели пальцы рук и ног, потом вдруг отчаянно зачесались уши, затем — нос. Я не могла оторвать взгляд от досок пола. Я прислушивалась, пытаясь уловить какие-нибудь звуки в доме — стон лестничных ступеней под тяжелыми шагами, скрип открываемой двери. Перепуганная Зампа жалась к ногам и скулила.
Раз, два, три, четыре; раз, два, три, четыре. Две пары босых, не слишком чистых ног шагали по голым доскам чердачной комнатки: одна пара — большая, другая — совсем крохотная. Брайди учила меня ходить. Раз, два, три, четыре; раз, два, три, четыре. Четыре босые ноги шлепали по полу, от одной стены нашей комнатенки до другой, затем обратно. Я очень старалась не упасть. Большая теплая ладонь Брайди крепко сжимала мою ладошку; только она меня и держала. Стоило Брайди выпустить мою руку, как я шаталась и падала. Раз, два, три, четыре; раз, два, три, четыре. Сквозь рев толпы и выстрелы, сквозь плач Зампы мне чудился топоток босых ног, и я невольно скользила взглядом по полу от стены к стене, а затем обратно.
Повести вроде моей всегда оканчиваются трагически; печальные исходы можно встретить в дешевом романе или в душещипательной газетной статье. Мне послышался звук разлетающейся в щепы двери, потом я услышала свой собственный истерический смех. Безумие какое-то! И вдруг, совершенно неожиданно, я поняла, что надо делать. И впрямь: что мне терять? Жизнь, дом, драгоценности? Какое они имеют значение? Какое значение имеет хоть что-нибудь?!
Едва ступив за порог, я с жадностью глотнула свежего морозного воздуха. Было утро, легкая туманная дымка поблескивала в первых осторожных лучах солнца. Вдалеке виднелись снежные вершины гор, кольцом окружавших Мюнхен. За воротами толкали друг дружку, пытаясь пробиться ближе, благородные господа, ломовые извозчики и кузнецы. На каменных плитах виднелись лужицы запекшейся крови. Куда ни глянь, всюду — злые лица, разинутые в крике рты, вскинутые над головой кулаки.
Из-за ограды полетели вывернутые из мостовой булыжники. Мальчишки полезли через ограду.
— Raus mit Lola! — хором орали в толпе.
— Смерть испанке! Смерть шлюхе!
С пистолетом в руке я прошла от входных дверей к фонтану во дворе, поднялась по его мраморным ступенькам.
— Вот я. Убейте, коли посмеете!
Толпа чуть притихла, уставилась на меня. Я с вызовом глядела на них. Бросила с насмешкой:
— Ну, давайте зверствуйте!
Море лиц, искаженных ревностью, отвращением, яростью.
— Чего ждете?! — завопила я пронзительно.
Полетел один камень, затем другой. Мимо.
— Промазали!
Следующий камень попал в плечо; еще один царапнул щеку. Вскинув пистолет, я прицелилась в угольщика, который сжимал веревку с петлей на конце. Он стоял так близко, что я отчетливо видела, как он дышит. А еще я видела нацеленные дула мушкетов, зажатые в кулаках булыжники, качающуюся петлю. Значит, вот как окончится моя жизнь: бьющие в лицо камни, чьи-то руки, рвущие на мне юбки, сотня топчущих меня ног…
