Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
Сознание Белого всегда было порядочным господином. В этот раз оно так же, как и обычно, незамедлительно вернулось к патрону; вернулось и убедило его купить билет на самолет. Хоть El Al, говорит, хоть «Трансаэро», хоть что, но давай быстрее. Как ты думаешь, говорит, к чему тебе эти антилопы в саду, которых ты видишь даже после полноценного семичасового сна на свежем воздухе?
– Он как?
– Он спит.
– Ник? – Шепотом. – Ты как?
Ник спит. Ник не спит. Ник смотрит в потолок. На потолке, в углу, – паутина. Черный ее хозяин прячется за шторой. Он выходит лишь для того, чтобы встретить гостью – гостьи наступают лапками на ниточки, и ниточки начинают звенеть: «Бом-дили-бом, бом-дили-бом». Заходите, гости дорогие, а вот и я.
– Ник, надо принять таблеточку.
Что-то смутное связано с этой таблеточкой, что-то текущее, ускользающее. Нет, не вспомнить.
– А?
– На вот, запей.
Приходят к пауку, в основном, женщины. Смотреть, как он обнимает их, целует в шею, а затем в спину – всегда одно и то же! – очень занятно. Вот опять. Улетай, дура, ты у него не одна. Нет: «Бом-дили-бом, бом-дили-бом». Прямо в спальню, которая лабаз. Лабас дьенас, Николас, лабас дьенас. Ник сегодня немного поел бульону, но потом ему снова стало хуже.
– Ник?
– Николас. Да.
Он сказал «да», он вспомнил свое полное имя и улыбнулся – криво, жалко, мучительно.
«Как я улыбнулся-то, а? – думает он. – Самому страшно. Всеми жвалами».
– Вы знаете, кто я на самом деле? Бом-Дили-Бом. Священник Храма-На-Потолке. Отец Николас-Восьмиручник.
– Ему снова хуже стало. То вроде ничего два дня, то опять вот. Звать опять доктора надо.
Чей это голос? Да зовите кого угодно. Посмотрю я, как ваш доктор бом-дили-бом. Отслужу и домой, за штору. Выключите свет.
– Вот сюда, проходите, пожалуйста. Сейчас табуретку.
За табуреткой Белый пошел не сразу. Сопротивлялся два дня, искал причины и поводы, убеждал себя в несуществующем; не убедил. Пошел, сходил, принес. Загранпаспорт хранился черт знает как высоко – сам туда положил в прошлом году, когда после забора ничего не осталось и незачем уже было держать документы под рукой, – и обрушил с верхней полки стеллажа кучу книг. Пока слезал, пока собирал литературу с пола, пока ставил ее на место – поймал фразу для новой главы, очень точную, удивительно правильную: «В Иерусалиме второй день шел дождь». Белый удивился, конечно: здесь-то при чем Иерусалим? Проверил в интернете: действительно, второй день шел дождь в золотом городе. Белый пожал плечами и, вернувшись к компьютеру, уже без пререканий порулил на сайт, торгующий авиабилетами. Этим утром он выходил в сад, но не только антилопы – следов ее нигде не было. Как никогда и не бывало. Если не в Иерусалим, то к доктору.
Молодая большеглазая докторша трогает Ника мягким черненьким хоботком. Крылышки ее прозрачного халата подрагивают в такт дыханию.
– Пневмония.
Ник удивляется нелепому имени, но не подает виду. Ему немного интересно, как ее по батюшке. Впрочем, нет, не интересно.
– Ник, Ник, Ник, не спи. Вот таблеточки, слышишь, вот таблеточки.
Я не поеду в больницу, я не могу оставить храм накануне праздника.
– Какой храм, Ник? Никто тебя в больницу не… Господи, он бредит опять.
А в больнице большой праздник, в больнице звонят: бомммм-дили-бомммм, богатые колокола, не то что. Аки на аспида и василиска наступиши, говорят, и ногу свою не преткнёши. Подними мне веки, Господи. Большеглазая Пневмония придет ко мне. Я поцелую ее в шею, а затем в спину. Всегда одно и то же, и нисколечко не надоело.
– Где больной?
Где, где. На потолке.
Если посмотреть на закопченный потолок Сиро-Яковитского придела, можно увидеть на нем большую паутину, сотканную трещинами и сажей. А если смотреть долго-долго, можно разглядеть и паутинного пленника: кто-то из копытных – то ли антилопа, то ли газель; бесспорно лишь, что самец.
Перед отлетом Белый зашел к соседке: доложиться и договориться насчет поливки двух своих фикусов. Белый всегда оставлял бабе Люде ключ от дома, когда срывался прочь. Баба Люда – человек надежный, сроду не подведет; а кроме нее, Белый и не знал никого в Овчарове – как купил дом десять лет назад, так и сидел в нем сиднем; в магазин ходил, конечно, и на море, и на болота, и в лес, но это не в счет.
– Людмила Андреевна! Можно к вам?
Белый толкнул дверь и оказался в полумраке, в котором, как топор, висел запах болезни.
– Заходи, сосед. Сама к тебе звонить собиралась. За лекарствами послать тебя.
Баба Люда выглядела неважно.
– Заболели?!
– Да я-то нет, – кивнула баба Люда на дверь позади себя, – а вот он-то да.
– Кто, Людмила Андреевна?
– Да подобрала парня на остановке, шесть дней тому. Кто, чей – иди пойми. Не могу без присмотра чтоб, а лекарства все. Воспаленье легких, не помнит ни черта и паутину плетет.
Белый глядел на дверной проем, когда там показался Ник, одетый в бабью ночную рубаху. Он был страшно бледен, но смотрел хорошим здешним взглядом и улыбался.
– Помню, – сказал он, – вспомнил. А я сейчас где?
– Ой, да что ж ты вскочил-то, мать моя, – засуетилась баба Люда. – А ну-ка айда, айда ложиться, Ник, айда, не стой, Ник.
– Мне в туалет, – сказал Ник. – Проводите меня, пожалуйста, – обратился он к Белому.
– Ну слава богу, выздоравливает, – сказала баба Люда. – Раз уже не все равно, кто до ветру поможет.
Когда Белый привел Ника обратно, баба Люда уже сменила его постель и взбивала подушки – пух! пух! пух!
– Не пух, а прям облако, – сказала она. – Давай-ка, ложись. Ложись.
Ник лег. Баба Люда укрыла его одеялом до подбородка и подоткнула углы. После чего, оценив рукотворный кокон, задала ему вопрос:
– Так откуда ж ты будешь-то?
– Из Иерусалима, – ответил Ник.
Попасть в Южнорусское Овчарово из Иерусалима можно двумя способами: через небо и через камни. Первый способ известен всем. Покупаешь билет и летишь сперва в Москву, потом во Владивосток, откуда уже до Овчарова рукой подать. Можно лететь и через Франкфурт с Пекином – от Пекина, как и от Токио, как и от Сеула, до Владивостока совсем близко, а уж от Владивостока до Овчарова – см. выше – час езды на машине. Но есть и еще один способ. О нем знают немногие. Его открыл Ник. Который, к слову, не подозревал о существовании Южнорусского Овчарова, даже когда провел в нем без одного дня неделю.
Этот способ – прямого попадания – очень прост. Для начала нужно, нарядившись во фрак шутом гороховым, отыграть акустический концерт в «Бирмане» на Дорот Ришоним, потом долго шляться по Нахлаоту с друзьями и ржать над шутками, которые кажутся особенно смешными тут, в ночном Нахлаоте, потом дважды завернуть за угол и всех потерять, потом попереться в Старый город – чтобы выяснить, какова акустика под сводами арок, когда все окна закрыты, а ставни опущены. Оказалось, с акустикой там ночью все в порядке: звук шагов раздается всегда чуть раньше, чем нога успевает ступить на камень. Шаг звучит прежде, чем бывает сделан, потому что камни всегда угадывают, чему надлежит быть. Им все известно заранее – сыграй нам, Ник, хоть бы даже и только что тобой придуманное, – Ник снимает гитару и играет музыкальную фразу, и слышит опережение – не на много, на один такт – на целый такт – Старый город демонстрирует Нику, что с ходу придуманная им мелодия уже знакома его, города, камням. Ух ты, говорит Ник и играет еще, и еще, и еще, и камни повторяют еще не сыгранную им музыку; такая была игра. Веселая и с понятными правилами. Она продолжалась, пока где-то совсем близко, почти над самым ухом, не запел муэдзин – «игра до первого муэдзина», – хмыкнул Ник и поспешил покинуть арабский квартал, пробраться вдоль стен туда, где, как ему казалось, были Яффские ворота, – но сбился, заплутал и вышел вдруг к храму Гроба – вот это да, вот это да, думал Ник, совсем в другой стороне, – и тут хлынул дождь.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
