Судьбой Василия Лукича императрица распорядилась так же, как и судьбой Алексея Григорьевича и его сына Ивана, — по сценарию, составленному Остерманом, но с учетом индивидуальных особенностей опальных. Если сына и отца сразу же отправили в ссылку в отдаленную деревню, то для Василия Лукича при удалении его из Москвы была уготовлена промежуточная инстанция. Указом 8 или 9 апреля он назначался сибирским губернатором. Это была тоже опала, удаление от двора, ссылка, но ссылка почетная, ибо должность губернатора все же считалась престижной.
Преследователи В. Л. Долгорукого даже создали полную видимость серьезности этого назначения: был выработан маршрут пути в Тобольск, Сенат распорядился о выделении 40 ямских подвод, а чтобы «не чинились в дороге препятствия», был отправлен сержант с четырьмя солдатами, обязанными заблаговременно подготовить подводы для сухого пути до Ярославля. Ярославскому воеводе Федору Вельяминову отправили указ о подготовке судов для продолжения пути по Волге.
Князь Василий без промедления отправился в путь, где его 17 апреля догнал подпоручик Преображенского полка Степан Медведев с командой из одного сержанта, одного капрала и 12 солдат. Сибирский губернатор в одно мгновение превратился в простого ссыльного, лишенного чинов, «кавалерии» и обязанного поселиться в своей Касимовской вотчине, в селе Знаменском.
В манифесте от 14 апреля, обнародованном после отъезда Василия Лукича на новую должность, были перечислены вины Алексея Григорьевича и Ивана Алексеевича Долгоруких перед покойным императором. Василий Лукич обвинялся в преступлении непосредственно против императрицы. «За многие его, князя Василия Долгорукого, — сказано в манифесте, — как ее императорскому величеству самой, так и государству бессовестные противные поступки… лиша всех его чинов и кавалерии сняв, послать в дальнюю его деревню с офицером и солдаты и быть тому офицеру и солдаты при нем, князе Василии, неотлучно»[228].
В чем состояли «бессовестные противные поступки» против самой императрицы, можно догадаться — речь шла о надзирании за Анной Иоанновной во время ее следования в Москву и настойчивом требовании оставить Бирона в Курляндии, а в чем против государства — неясно.
Инструкция подпоручику Медведеву поручала строго наблюдать за жизнью ссыльного: он лишался права на общение с посторонними. Для личных услуг вдовому князю разрешалось оставить «при нем людей толикое число, без чего пробыть не можно, а остальных отпустить в Москву». Сенатский указ разрешал князю посещать церковь, совершать прогулки, ходить в конюшни и наблюдать за полевыми работами.
В. Л. Долгорукого доставили в Знаменское 27 апреля. Князь полагал, что захолустное Знаменское станет местом его постоянного проживания, и проявил заботу о его обустройстве. 25 мая он отправил письмо двум сестрам, в котором просил о скорейшей доставке окончин, «чтоб прежде осени поспели ко мне», и печника, без которого ему доведется зимовать в избе, отапливаемой по-черному. Еще раньше он отправил письмо в Москву дворецкому Максиму Верилову, чтобы тот подрядил мастеров по изготовлению окончин и кладке печи, «чтоб поспели люди в июле для того, чтоб прежде глубокой осени успеть здесь окласть печи».
Письмо к дворецкому содержит множество распоряжений хозяйственного назначения, свидетельствующих об уверенности Василия Лукича, что его владения не будут конфискованы. Он велит не продавать двух жеребцов, «надобных к заводу», а верховых прислать сюда, в Знаменское, распорядился о присылке мастеров столярного и токарного дела, повара Кирилла, а также чайной и столовой посуды[229].
Надежды Василия Лукича на продолжительную жизнь в Знаменском и его хозяйственные заботы оказались напрасными: ни сестры, ни дворецкий при всем старании не могли их выполнить, ибо через три недели после отправки писем в Москве решили, что в Знаменском после благоустройства дома ссыльному будет обеспечена сносная жизнь, что он заслуживает более сурового наказания и что самое достойное место для ссылки — Соловецкий монастырь, где удобств будет куда меньше.
12 июня сенатский указ повелел отправить Долгорукого с пятью человеками прислуги на Соловки, причем ехать к Архангельску, «не занимая Москвы», на ямских подводах, а от Вологды до Архангельска — на гребных судах.
Из Знаменского Долгорукий выехал 23 июня, а 14 августа подпоручик Медведев сдал его архангельскому губернатору князю Мещерскому. Настоятель Соловецкого монастыря после доставки туда В. Л. Долгорукого сообщил, что он помещен в кельи, где раньше содержался Петр Андреевич Толстой и его сын Иван. Сторожить его должна была команда, назначаемая для охраны политических заключенных: офицер, в данном случае капитан Салтыков, сержант, капрал и 12 рядовых. Довольствоваться он должен был скудным монашеским рационом.
Нам неизвестны причины изменения условий жизни Василия Лукича — в 1735 году он был переведен из Соловецкого монастыря в Шлиссельбургскую крепость, где содержался до начала 1737 года, когда последовал именной указ Сенату о переводе узника в новое место заточения: «Князя Василия Долгорукова из Шлиссельбурга ныне перевезти в Ивангород и содержать под крепким караулом против прежнего; ежели там для него особых покоев нет, то на время очистить покоя два или три и будущей весной построить для него три светлицы и одну кухню»[230]. Известно лишь, что первый рапорт поручика Прокофья Караваева, охранявшего узника в Ивангороде, зарегистрирован Канцелярией Кабинета министров 31 января 1737 года.
В Ивангороде В. Л. Долгоруков содержался до 1738 года, когда всех оговоренных князем Иваном Долгоруким свезли в Шлиссельбург для розыска. Среди подследственных оказался и Василий Лукич, которому суд вынес приговор, утвержденный императрицей, — отсечь голову. Казнь Василия Лукича, как и прочих приговоренных к смерти, состоялась в Новгороде 8 января 1739 года.
Такая же участь постигла и родного брата Алексея Григорьевича — Сергея. От Василия Лукича его отличали и более скромные способности, и меньшие успехи по службе. Его скорбная участь была определена двумя обстоятельствами: инициативой составления подложной духовной и обладанием разборчивым почерком.
Как и Василий Лукич Долгорукий, князь Сергей Григорьевич подвизался на дипломатической службе и своей карьерой был обязан не столько таланту дипломата, сколько своему родству с вице-канцлером Петром Павловичем Шафировым — он был женат на его дочери Марфе Петровне. В молодые годы он находился в составе посольств в Париже, Вене и Лондоне, а в 1721 году занял пост посла в Варшаве, был отозван в 1725 году, вновь возвращен через три года, а еще через год был вызван в Москву в связи с намечавшейся свадьбой племянницы Екатерины, выходившей замуж за императора.
Заступничество влиятельного тестя позволило Сергею Григорьевичу освободиться от тяжких наказаний, которым были подвергнуты его родственники. По указу 9 апреля князя Сергея с семьей — а она у него была многочисленной — велено сослать на безвыездное житье в дальнюю деревню. В пути, не доезжая до своей муромской деревни Фомино, где ему надлежало коротать время в ссылке, семью догнал гвардии подпоручик Петр Румянцев с командой в 14 человек и сообщил указ об изменении места ссылки — им стала Ранненбургская крепость, та самая, где тремя годами раньше проживал более важный политический преступник — князй А. Д. Меншиков.
