Я снова засыпаю, касаясь губами губ Брайена, его руки у меня на груди, потом во всех остальных местах, и вдруг я подскакиваю от маминого голоса. Я стряхиваю с себя фантомные объятия. Она, наверное, по телефону разговаривает. Я складываю руки вокруг уха и прижимаюсь к двери – это работает на самом-то деле? Да. Так лучше слышно. Голос у нее напряженный, она теперь так с папой разговаривает.
– Нам надо увидеться, – говорит мама. – Срочно. Я всю ночь не спала и думала. Вчера кое-что случилось с Ноа. – Она собирается ему рассказать! Я так и знал. Наверное, теперь говорит папа, потому что она смолкает, а потом продолжает. – Ладно, но не в студии, а у деревянной птицы. Да, через час идеально. – Мне кажется, она у него в отеле еще не бывала. Просто бросила его там гнить.
Я стучу и распахиваю дверь, услышав «входи». На маме персиковый халат, она прижимает телефон к груди. Вокруг глаз размазана тушь, как будто она всю ночь проплакала. Из-за меня? У меня скручивает живот. Она не хочет, чтобы ее сын был геем? Никто этого не хочет, даже такие непредвзятые люди, как она. Лицо ее так изменилось, словно она за одну ночь состарилась на сотни лет. Что я с ней сделал! Ее разочарованная кожа висит на разочарованных костях. А то, что она сказала вчера, – это просто чтобы меня успокоить?
– Доброе утро, любимый, – фальшивым голосом говорит мама. Бросает телефон на кровать и подходит к окну, раздвигает шторы. Солнце едва проснулось. Утро серое, неприглядное. Мне, не знаю почему, приходит мысль переломать себе пальцы. По одному. У нее на глазах.
– Ты куда собираешься? – еле выдавливаю я.
– У меня встреча с врачом. – Вот вруха! И так легко это у нее выходит. Она, может, вообще всю жизнь меня обманывала? – А как ты узнал, что я куда-то иду?
Ноа, придумай что-нибудь.
– Я предположил, потому что ты не взялась с утра что-нибудь печь.
Срабатывает. Мама улыбается. Она подходит к туалетному столику и усаживается перед зеркалом. Рядом с серебряной расческой лицом вниз лежит биография Кандинского, которую она читает. Она принимается втирать крем в кожу вокруг глаз, потом берет вату и стирает тьму.
(ПОРТРЕТ: Мама меняет одно лицо на другое.) Закончив краситься, она закалывает волосы, а потом, передумав, снова распускает, берется за расческу.
– Я попозже испеку красный бархатный торт… – Я выпадаю. Мне просто надо это сказать. Я к тому же специалист что-нибудь ляпнуть. Почему сейчас не удается выдавить из себя ни слова?
– Ноа, ты как будто расстроен. – Мама смотрит на меня через зеркало.
(ПОРТРЕТ, АВТОПОРТРЕТ: Я застрял с мамой в Зазеркалье.) Я обращаюсь к зеркальной маме. Так будет проще:
– Я хотел бы, чтобы ты не говорила папе о том, что видела.
Хотя ты ничего не видела. Там ничего такого не было. И это все равно ничего не значит… – SOS, SOS.
Мама кладет расческу.
– Хорошо.
– Хорошо?
– Разумеется. Это твое личное дело. Когда захочешь поделиться с папой тем, чего я не видела, расскажешь сам. Если то, чего я не видела, все же что-то для тебя значит, то лучше будет поговорить с ним. Он на самом деле не такой, каким иногда кажется. Ты его недооцениваешь. Как всегда.
– Я его недооцениваю? Ты серьезно? Это он меня недооценивает.
– Нет. – Мама смотрит зеркальному мне в глаза. – Он просто немного тебя боится, с самого начала.
– Он меня? Ну конечно. – Что она такое говорит?
– Ему кажется, что он тебе не нравится.
– Это я ему не нравлюсь! – Ну, то есть тогда не нравился. А теперь почему-то стал нравиться, и я хочу, чтобы это так и оставалось.
Мама качает головой:
– Вы во всем разберетесь. Я не сомневаюсь. – Может, разберемся, может, и да, но только не в том случае, если она ему расскажет. – Вы сильно похожи. Оба очень чувствительные, иногда даже слишком, – продолжает мама. – Что? – На нас с Джуд довольно толстая броня. Которую нелегко пробить. А у вас с папой такой нет. – Вот это новости. Я всегда считал, что у нас с папой ничего общего нет. Но на самом деле мама говорит, что мы оба слабаки. И Брайен так же считает. Я просто кто-то, кто «рисует картинки». И у меня в груди жжет оттого, что мама думает, будто Джуд похожа на нее, а я нет. Почему все, во что я верю насчет своей семьи, постоянно меняется? Так у всех происходит? И, самое главное, как мне убедиться, что она не обманывает насчет того, что не скажет папе? Она только что солгала про врача. Зачем тогда встречаться? И привет! Она же сказала: «Вчера кое-что случилось с Ноа».
Она точно расскажет. И поэтому они встречаются у деревянной птицы. Я ей больше не могу доверять.
Мама идет к шкафу:
– Можно будет еще об этом попозже поговорить, а сейчас мне надо собираться. Я должна быть у врача меньше, чем через час. – Вот так Пиноккио! Врет и не краснеет. – Ноа, не переживай, все будет хорошо, – говорит она, когда я уже направляюсь к выходу.
– Знаешь что, мам, – говорю я, сжимая кулаки, – я бы уже предпочел, чтобы ты перестала это говорить.
Разумеется, я пойду за ней. Услышав, как машина выезжает из гаража, я бросаюсь бежать со всех ног. По тропинкам я доберусь до деревянной птицы почти так же быстро, как и она.
Никто не в курсе, кто сделал эту деревянную птицу. Скульптор вырезал ее из громадного пня красного дерева – деревянное перышко к деревянному перышку. На это, наверное, ушло лет десять или даже двадцать. Она просто огромная, и все перья разные. От дороги к ней ведет тропинка, а рядом стоит скамейка с видом на океан, но, когда художник над ней работал, этого всего не было. Он, как и Джуд, делал это просто потому, что ему хотелось, ему было все равно, увидит ли ее кто-нибудь. Хотя, может, и не все равно, и он хотел, чтобы люди случайно натыкались на нее и удивлялись.
Я спрятался в кустах, в нескольких метрах от мамы, которая сидит теперь на скамейке и смотрит на море. Солнце пробило дыру в тумане, и в деревьях крутится свет. Будет жарко, такой странный теплый зимний день. Папы еще нет. Я закрываю глаза, отыскиваю Брайена; он теперь всюду внутри меня, постоянно плавает в моем теле. Как он мог положить всему этому конец? Может, передумает? Я лезу в карман за камнем, и тут раздаются шаги.
Я открываю глаза, ожидая увидеть папу; но вместо этого по тропинке идет какой-то чужой человек. Он останавливается на границе леса и смотрит на маму, которая как будто вообще не замечает его появления. Я хватаю палку. Вдруг он психопат? Затем он немного поворачивает голову, и я его узнаю – это лицо, географический масштаб. Это тот скульптор с Дэй-стрит! Он тут! Я с облегчением бросаю меч. Полагаю, он лепит ее скульптуру в голове, как я рисую картины. Он, наверное, вышел погулять, думаю я, но тут внезапно все небо падает и разбивается на куски, когда мама вскакивает на ноги и кидается к нему, в его объятия. Я чувствую, что возгораюсь.
Я качаю головой. Нет, разумеется, это не мама, вот в чем дело. У этого на всю голову тронутого скульптора-маньяка жена, похожая на мою маму.
