Мана есть та невидимая сила, что вызывает все, превосходящее человеческое понятие о правильном течении природы и жизни. Она не просто присутствует в чем-то, а неизбежно ведет к переменам. А еще — позволяет читать сердца и души людей, как раскрытую книгу.
Атеа не знал и даже не догадывался, как Эмили очутилась на этом острове, однако он сразу понял, что между ними до сих пор существует то, что он некогда так безжалостно оборвал. И еще он увидел, что она, так же, как и он, — пленница Тауба.
Ночью его охранник заснул, но Атеа знал, что ни один из жителей деревни не осмелится прийти ему на помощь. Если бы у него был хотя бы нож! Увы, даже самая сильная мана неспособна разрушить крепкие стены или распилить оковы.
Потому он очень обрадовался, увидев Паки. Пес стоял по ту сторону решетки, тихо виляя хвостом и глядя на хозяина с тем молчаливым обожанием, на которое способны только собаки.
— Паки, нож! Принеси мне нож! — прошептал Атеа, но пес его не понимал.
Зато он знал слово «тихо», а потому не лаял.
Вскоре Атеа пришло в голову попытаться сделать подкоп. Начав рыть землю, он едва не вскрикнул от изумления, потому что Паки стал делать то же самое с внешней стороны. Они действовали почти бесшумно, а Калунга спал крепко, и Атеа надеялся выбраться из клетки до утра.
Желание вновь увидеть Эмили придало ему сил. Молодому человеку удалось расшатать и выломать жерди, и он пролез в отверстие. Паки прыгал и бесновался от восторга.
Атеа ничего не стоило скрутить и связать Калунгу, после чего он прокрался к дому. Там было темно и тихо.
Он знал, в какой комнате спит Патрик, как знал, что тот всегда кладет рядом ружье. Наверное, Атеа сумел бы опередить его: выхватить у него оружие, может быть, даже пристрелить Тауба. Но сейчас он не мог на это решиться. Прежде надо было поговорить с Эмили.
Она спала в соседней комнате. Атеа разглядел ее силуэт; застывший в лунном свете, он казался почти невесомым. Изящные плечи, нежная шея, плавный изгиб талии.
На мгновение молодому человеку почудилось, что если он коснется Эмили, то она исчезнет, растает.
Он еле слышно прошептал:
— Эмалаи!
Она вскочила так быстро, словно ждала его прихода. Она лежала одетая, и ей всего лишь пришлось надеть на ноги башмаки.
Атеа ничего не сказал, просто схватил ее за руку и повлек за собой.
Он не знал, куда они бегут и что с ними будет, потому, немного поколебавшись, привязал Паки во дворе.
Они бежали, ныряя под нависшими лианами и перепрыгивая через поваленные стволы. Лес был темным, зато небо над головой искрило звездами так, что казалось, будто для мрака не остается места.
Когда они очутились достаточно далеко от дома Патрика, им пришлось остановиться. Эмили запыхалась и не могла больше бежать.
Она медленно опустилась на траву. Атеа присел рядом.
— Это чудо, что ты… вернулась, — нерешительно произнес он.
— Да. Но лучше б этого не было.
— Эмалаи, я…
— Нет! — прервала она, и ее лицо исказила мука. — У нас мало времени, и мы не знаем, что нас ждет, потому сперва я скажу то, что должна сказать о самом главном, что тебе надо услышать. Я отправилась в это путешествие не по своей воле. И я никогда не думала, что встречусь с тобой. Я считала, что тебя больше нет в моей жизни. — С трудом переведя дыхание, она неожиданно промолвила: — Почему прежде, чем прогнать меня, ты спросил, не беременна ли я? Ты помнишь об этом?
Глаза Атеа горели, как в лихорадке, а губы слегка подергивались.
— Я помню каждое слово. Дело в том, что если б ты носила ребенка, совет племени не смог бы тебя прогнать. В сына вождя вселяется дух-покровитель народа.
— А в дочь?
— В девочках нет божественной сути, но их тоже почитают и ценят.
Эмили смотрела не на Атеа, а куда-то во мрак, в пустоту, а быть может, в свою душу.
— Когда я приехала в Европу, у меня родились дети.
Атеа вскочил на ноги.
— Дети?!
— Мальчик и девочка. Твои сын и дочь. Маноа и Ивеа.
Она не видела его лица, но ей казалось, будто она чувствует каждым нервом, как содрогается его тело и корчится душа. Эмили ощутила странную радость. Атеа всегда желал жить вольной жизнью, подчиняясь лишь собственным желаниям, а отнюдь не прихоти судьбы. Он гордился своей независимостью. Пусть же теперь и он попадет в этот плен!
— Где они?!
— Остались там, по ту сторону земли. Меня обвинили в краже жемчужины, неизвестно каким образом оказавшейся среди моих вещей, и бросили в тюрьму. Потом сослали на остров Тасмания, откуда я сбежала, спрятавшись на корабле Патрика Тауба, — сказала Эмили и, помолчав, добавила: — С тех пор, как у меня отняли моих детей, мне казалось, что я медленно умираю. Таких мучений не испытаешь даже в аду.
— И во всем виноват я!
— Мне неважно, виноват ли в этом ты или кто-то другой. Главное, чтобы они были живы.
Атеа смотрел на нее со страстной тоской и непреодолимым страданием.
— Они живы, живы, Эмалаи! Больше того, мы их найдем.
Она горько усмехнулась.
— В Англии?
— Не знаю. Быть может, судьба принесет их сюда на своих крыльях. На свете нет ничего невозможного. Мир уже перевернулся с ног на голову. И перевернется еще раз. Теперь я это знаю.
Прошло много времени, прежде чем Эмили ответила:
— Не понимаю, почему, но… мне тоже так кажется.
Он помог ей встать, и они пошли дальше молча, думая каждый о своем и вместе с тем — об одном и том же.
— А где Рене? — через какое-то время спросил Атеа.
— Мой отец погиб. Почти сразу после того, как я родила ему внуков.
Эмили коротко рассказала, как это произошло, потом — о том, как отправилась в Англию на поиски матери и что ей пришлось пережить.
— Отец утратил главное, ради чего жил, — добавила она. — Его книга о Полинезии оказалась никому не нужной, и денег на путешествия больше не было.
— Я тоже все потерял, — сказал Атеа. — Я уже не арики. Долгое время скрывался в горах, а потом пришлось сдаться. Мне помогли, и я сбежал. На этот остров, как и ты, я попал совершенно случайно. Хотя теперь мне кажется, что таких случайностей не бывает.
Эмили искоса смотрела на своего бывшего возлюбленного. Она была уверена в том, что все произошедшее наложило на нее неизгладимый след, тогда как Атеа выглядел точно так же, как прежде. Отмеченный печатью божественного совершенства, красивый, гибкий и сильный. Только глаза у него стали другими.
Да еще на шее вместо ожерелья из акульих зубов висело нечто другое.
