– И тогда вы решили ее продать? – спросила Мелани.
Альфонс кивнул.
– Вообще-то я собирался оставить ее себе. Я не только торговал антиквариатом, но сам коллекционировал – коллекционирую – древности. Меня всегда привлекали древние артефакты, и должен признаться, что когда я увидел необычную мумию в том жалком музее, то сразу же решил, что должен ее заполучить. Всего за месяц до этого у меня буквально из рук выскользнула настоящая засушенная голова, и я был полон решимости не повторить такую ошибку. Но после того, как я уговорил мистера… – Он сморщил лоб.
– Стьюки, – подсказала Мелани.
– Да, Стьюки. Так вот, начали происходить все эти странные вещи. Поэтому, похоронив Зельду, я дал объявление и, надо признаться, стал довольно энергично искать покупателя. И нашел, примерно через неделю.
– А вы случайно не помните, кому ее продали?
– Конечно, помню. Мумию купил исторический музей.
– Где он находится?
– В Макгуане.
II
– Женщинам нравится вкус гениталий цветных, – сказал Эллис Маккормак автоответчику идеологов превосходства белого человека. – Они просто… вкуснее, чем члены белых… – Он повесил трубку, не зная, что сказать дальше, и понимая, что издевательства над этими мракобесами уже не приносят такого удовольствия, как обычно.
Может, он сам тоже тайный мракобес?
Конечно, нет, профессор был в этом уверен, но его преследовала, не давала покоя мысль о том, что он не может посоветоваться или даже обсудить происходящее ни с одним коренным американцем. Маккормак всегда считал себя поборником несправедливо ругаемого мультикультурализма. Черт возьми, во время антииранских демонстраций в 1979/80-м учебном году он единственный из профессоров встал на защиту студентов из стран Ближнего Востока, заявив, что те не отвечают за политику их правительств. Но Маккормак родился и вырос в Аризоне и поэтому – хотя ему и не хотелось это признавать – привык пренебрежительно относиться к индейцам.
Хотя именно культура коренных жителей Америки была его специальностью.
Он посмотрел на полку над своим письменным столом, на куклу качина индейцев хопи, купленную в Секонд-Меса по бессовестно низкой цене. Потом повернулся в кресле, встал и выглянул в коридор. Дверь Джона Кэмпбелла в противоположном конце коридора была открыта. Профессор-индеец, наконец, пришел.
Кэмпбелл появился на кафедре недавно, и хотя именно Маккормак, будучи заведующим кафедрой, взял его на работу, на самом деле он не предпринял никаких усилий, чтобы поближе узнать нового преподавателя, ограничившись формальным знакомством. Профессор убеждал себя, что принадлежность Кэмпбелла к коренным американцам тут ни при чем – за последние три года он не пытался сблизиться ни с одним из новичков, разве не так? – но въедливый внутренний голос справедливо указывал, что Кэмпбелл был единственным младшим преподавателем, для которого он не созвал специальное заседание кафедры, посвященное знакомству с новым членом коллектива.
Маккормак все утро думал над тем, что сказать и как подвести разговор к интересующему его вопросу. Проблему усугубляли мысли о жене. Врач сказал, что никаких серьезных физических повреждений у нее нет, а сама Алиса уверяла его, что с ней всё в порядке и ей нужно вернуться на работу, но Маккормак не мог забыть ее лицо там, в чулане. Им хорошо бы взять отгул – несколько дней или даже неделю, – чтобы все обсудить.
Тем не менее они вернулись к обычному распорядку, и теперь профессор все утро гнал от себя тревожные мысли о жене, а не думал, что сказать Кэмпбеллу.
Собравшись с духом, Маккормак вышел в коридор. Не стоит ходить вокруг да около, решил он. Лучше сразу к делу. Кэмпбелл, вероятно, оценит эту честную попытку.
Дойдя до кабинета индейца, он постучал по металлическому дверному косяку.
– Здравствуйте, Джон.
Кэмпбелл резко повернулся на стуле, удивленный визитом заведующего кафедрой в его присутственные часы.
– Здравствуйте, доктор Маккормак.
– Эллис – я же вам говорил.
Действительно говорил? Маккормак не мог вспомнить.
– Эллис.
Последовала естественная пауза, которая, однако, затянулась, превращаясь в неловкую.
Маккормак прочистил горло.
– Полагаю, вы слышали о череде необъяснимых явлений, которые в последние несколько недель якобы имели место на местах раскопок древних индейских поселений?
Якобы? Почему он по-прежнему избегает точных определений, прячась за общими словами. Что, черт возьми, с ним происходит? Он уже отступил от той манеры разговора, к которой себя приучил, поддавшись инстинкту и дурным привычкам…
– Конечно, слышал.
Тон Кэмпбелла показался ему немного странным. Что это: снисходительность или презрение?
– Не знаю, известно ли вам, – поспешно продолжил Маккормак, – что я и еще несколько коллег из смежных областей привлечены в качестве консультантов местными правоохранительными органами, расследующими события в руинах Пима-Хаус в Скоттсдейле. В данный момент это явление переместилось или исчезло, но мы установили размеры аномалии, которую за неимением лучшего термина назвали «воронкой». Это область, не видимая невооруженным глазом и практически не поддающаяся обнаружению обычными приборами. В которой исчезали люди, животные и предметы… – Он выдержал паузу. – И мне пришло в голову, что вы, будучи преподавателем антропологии и… коренным американцем, могли бы помочь нам с идеями. Как вы знаете, я специализируюсь на изучении коренных народов, но, мне представляется, вы можете знать о мифах, легендах или сказках, с которыми я не знаком, но которые способны пролить свет на происходящее.
Кэмпбелл улыбнулся.
– Я не обладаю какими-либо тайными мистическими знаниями. Я не знаю, что происходит. И думаю, что никто не знает. – Он умолк на секунду. – За исключением, возможно, Эла.
– Эл исчез.
– До меня доходили слухи.
– Инцидент на его раскопках в Бауэре.
– Я так и понял.
Еще одна неловкая пауза.
Стал бы Эл консультироваться с учеными из числа индейцев, с шаманами, знахарями и вождями племен? Откровенно говоря, Маккормак никогда не одобрял научные методы Эла Уиттингхилла. Он считал его идеи нелепыми и несерьезными, недостойными обсуждения или даже еретическими, его вульгарный аналитический метод – шуткой, а выводы – необоснованными.
Но Маккормак был благороден и умел признавать свои ошибки – теперь он пытался оправдаться за прошлые грехи.
Только не знал как.
Он снова прочистил горло. Необходимости в этом не было, но затянувшаяся пауза, похоже, требовала каких-то подготовительных звуков.
– Вы, конечно, знаете, что Эл разрабатывал некую объединительную теорию, объясняющую исчезновение анасази… как он это называл. Хотя, насколько мне известно, подробности своей теории он не раскрывал никому, за исключением соавтора, доктора Генри. Однако, судя по его статьям и лекциям, не остается сомнений, что в его теории присутствовала сверхъестественная компонента, противоречащая современным научным взглядам на данный предмет.
