— Боже мой… — пробормотал Маликульмульк.
Всякое он думал о Мартышке — лишь в безумии ее не подозревал.
— Я не шучу, мне, поверьте, не до шуток. Это было в Англии. Она меня преследует и подсылает ко мне злодеев. Сейчас вы все поймете. Я расплачиваюсь за давние ошибки! Все, что со мной происходит, — цепь расплат и воздаяний. Выслушайте — я знаю, что вы меня поймете! Только вы имеете право знать, только вы…
— Да почему же?
— Потому что я вас люблю, — тихо сказала она. — Ну вот, эти слова сказаны, но пусть они вас не тревожат, забудьте их. Вы для меня — тень моего покойного супруга, я не могу вас не любить, понимаете? Вы — его посланец! Вы пришли за моей любовью…
Все это было страшновато и совершенно непонятно. Слова, которых до сих пор никогда в жизни не доводилось слышать, прозвучали — в темноте, в чужом экипаже, и произнес их по-девичьи звонкий, печальный и усталый голос.
В прежней своей, столичной, жизни Маликульмульк знал не столько женщин, сколько женские типы: пятнадцатилетнее невинное дитя; молодую и лихую кокетку; ханжу, щеголяющую благочестием и втайне содержащую любовника; влюбчивую старушку; хитрую старуху из простонародья; ловкую субретку. Он полагал, что для драматурга этого довольно — а разве есть еще какие-то особы прекрасного пола? Любую можно было, отбросив незначительные подробности, пометить, как печатью, титулом кокетки или старухи.
И вот, извольте радоваться, графиня де Гаше! И это обреченное «потому что я вас люблю…»
— Сударыня, вы чересчур взволнованы, — сказал Маликульмульк. Сказал как-то слишком быстро.
— Это хорошо! Значит, я наберусь мужества и расскажу вам всю правду. А правда такова — я изменила мужу и стала подругой графа Калиостро. То, что я была молода и неопытна, меня не оправдывает — у меня уже был сын, мать — это совсем иные обязательства перед семьей, вы понимаете… и перед Господом, но мы тогда о нем не думали, все было так заманчиво… Меня погубили мой пылкий нрав и любознательность — когда мои подруги часами совещались с парикмахерами, придумывая новые прически, я читала, о, я много читала! Графу было совсем нетрудно обольстить меня — он предложил мне стать его ученицей. Боже, чего он только не обещал! Он обещал мне владычество над всем миром! А я верила… Он уже тогда заметил во мне эту легковерность и воспользовался ею. Он для начала сделал меня своей «голубкой» — вы знаете, что это?
Про «голубков» графа Калиостро не так давно рассказывали Голицыны.
— Знаю. Это человек, которого граф вводил в полусонное состояние, чтобы его устами говорили духи, — ответил Маликульмульк. — В том числе и духи умерших, кажется. Но в «голубки» годятся только дети и невинные девушки — или же я чего-то не знаю?
— Не знаете, но я расскажу. В «голубки» годятся люди, склонные слишком верить тому, что им говорят. А я — именно такая. Я верю всем комплиментам и всем угрозам — вот в чем моя беда. Я верю людям — а потом мне приходится собираться с силами, чтобы дать им отпор. Мне говорили, что я страшна в гневе, — нет, я не гневлива, мне приходится совершать над собой насилие, чтобы защититься, иначе меня погубят! Отсюда и мои странные поступки. Я вдруг вижу, куда меня может завлечь мое доверие, и вырываюсь, как зверь из ловушки… вы меня понимаете?.. В такие минуты я не отвечаю за свои поступки. Мне кажется, что если бы для спасения своей жизни мне нужно было пробежать по натянутому канату — в такую минуту пробежала бы, хотя я страшно боюсь высоты.
Маликульмульк слушал — слушать он умел.
— Что же вы не задаете вопросов? — вдруг спросила графиня де Гаше, прикоснувшись ноготком к его руке.
— Вы сами все очень хорошо рассказываете. Я только не знаю, для чего…
— Молчите! Все вы знаете, вы только боитесь. Не бойтесь, вам ничто не угрожает. И моя любовь не угрожает — если вы только не привыкли называть любовью обыкновенную похоть. Это иное…
— Нет, — помолчав, ответил он. — Я разделяю любовь и похоть. И я знал истинную любовь…
Образ Анюты в белом платьице, идущей по лугу, явился ему вдруг — Анюты в шляпе с неимоверно широкими, затеняющими все лицо полями, и в платьице изумительно простом, только подпоясанном голубой лентой. У ног ее подскакивала, ловя букетик, белая кудлатая Фиделька.
Это было, как картина, где любимой всего пятнадцать лет, как сейчас — сорванцу Тараторке. Но Анюте никогда больше не будет пятнадцать, значит, и Анюты больше нет в этом лучшем из миров. Та, которой теперь двадцать пять, — уже не Анюта.
— Тогда слушайте. Я мужа сперва принимала, как неизбежное зло — надобно же за кем-то быть замужем. Впрочем, мы неплохо ладили, я вообще очень уживчива. Потом я познакомилась с графом Калиостро. Он тогда уже был Великим Коптом египетских масонов. Он дружил с английскими масонами, которые учат, что посредством магических церемоний и формул люди могут управлять духами, вызывать тени покойников, превращать неблагородные металлы в золото. О том, что он мог превращать железные гвоздики в золотые, вы, наверно, слыхали. Он жил роскошно — лучшие экипажи, слуги в дорогих ливреях… Он объездил весь свет и всюду его прекрасно принимали — и в Германии, и в Англии, и в Египте, и в России…
Маликульмульк удержался от возражений. И впрямь, принимать-то принимали, а потом и выставили вон. Обморочить государыню ему не удалось — вот уж кто никогда не был «голубкой»!
— Он умел приготовить эликсир молодости, который пил сам и давал пить супруге. Деньги текли к нему рекой. У него, кажется, был лишь один недостаток — он плохо говорил по-французски. Скорее всего, он был с Востока, может быть, даже из Палестины. Но не это главное… Где появляются деньги — там появляются и дурные люди. Я стала «голубкой», чтобы моими устами говорили духи стихий! А им хотелось, чтобы учитель превращал стекляшки в бриллианты. И было несколько странных случаев… я до сих пор не знаю, что это было… Учитель умел заставить духов рассказывать о кладах, о семейных тайнах; наверно, я что-то такое говорила вслух… «голубки» ведь почти ничего не помнят, в это трудно поверить, но это так. И, к тому же, все знали, что учитель мне доверяет… Весь Париж знал…
Графиня перевела дух, немного помолчала. Маликульмульк чувствовал, что воспоминания не из приятных. Но раз она затеяла исповедь в чужой карете — придется слушать, потому что… «потому что я вас люблю…»
— Рядом со мной появился один человек, он стал моей тенью, просто поселился в моей гостиной… высокий статный мужчина, южанин, похож на испанца — знаете, есть такой классический тип испанца с удлиненным лицом и орлиным носом? С глазами чуть навыкате? У него и имя было испанское — д’Аламед или д’Аламейд. Он ни о чем не просил, а ведь я была молода и хороша собой… Он надеялся с моей помощью раскрыть секреты графа Калиостро, вот для чего я была ему нужна! И был другой человек, который следовал за мной смиренно, любил меня издали, любил страстно и безнадежно. Когда начался бунт, когда мы с Этьеном и Луи-Шарлем вынуждены были скрываться, он помогал нам, выручал нас — он был низкого звания, и его родственники могли прятать нас в своих небогатых домишках… Именно тогда мы стали настоящий семьей — мой Этьен, Луи-Шарль и я. Тогда лишь я поняла все благородство, всю преданность своего мужа… Ну а потом — я вам рассказывала, в один день я лишилась мужа и сына. Я думала, что умру от горя, но мой верный поклонник помог мне бежать в Англию. Там мы переменили имена и поселились в Лондоне. В Англии было тогда много французских дворян — там оказался и д’Аламед. Он нашел меня и стал преследовать. Он думал, будто мне известны тайны моего учителя, которые помогут нам разбогатеть. Но я знала так немного! Я была всего лишь «голубкой»!
