— Подумать только!
— Да. И если бы вы допустили такую дерзость, думаю что у меня хватило бы духа тут же приказать кому-нибудь из моих телохранителей пронзить копьем ваше сердце. И никто не осудил бы меня за это. Я мог бы сказать, что сделал это по праву необходимой обороны. У вас был припрятан нож, вид у вас был как у сумасшедшего, а вещали вы как Цицерон в плохую погоду.
— Вы никогда бы не сделали этого, Марк Красс. Убив меня на месте после такого публичного обвинения вы лишь посеяли бы семя сомнения в каждом из свидетелей такой расправы.
— Вы так думаете, Гордиан?
— Кроме того, ведь это только гипотеза. Я же не выступил с таким обвинением.
— И у вас никогда не было такого намерения?
Мне представляется нелепым задерживаться на этой теме, потому что того, о чем вы говорите, никогда не было, да и настоящий убийца обнаружен. Как раз вовремя, чтобы избежать ужасной судебной ошибки. Хотя знаю, что для вас это было самым последним соображением.
Из горла Красса вырвался низкий звук, похожий на рычание. Ему было нелегко отменить бойню после того, как было разожжено такое любопытство и так распалена кровожадность толпы. Даже после установления виновности Фабия он мог бы осуществить резню, если бы не вмешательство Гелины.
Кроткая, мягкая Гелина в конце концов топнула ногой. Во всеоружии добытой истины она буквально преобразилась на наших глазах. Стиснув зубы, пылая твердыми, сверкающими глазами, она потребовала, чтобы Красс отменил резню. К ней присоединился неистовый и оскорбленный Муммий. Осаждаемый с двух сторон, Красс уступил. Он приказал своим стражникам эскортировать Фабия на виллу, коротко поручив Муммию закрыть игры, после чего без лишних слов и церемоний уехал.
— Вы оставались до конца игр? — спросил меня Красс.
— Нет, я уехал почти сразу после вас.
— Муммий говорит мне, что все закончилось хорошо, но, разумеется, врет. Должно быть я стал посмешищем для всего Залива.
— Я в этом сомневаюсь, Марк Красс. Вы не из тех, над кем люди захотят смеяться, даже у вас за спиной.
— И все же, собрать рабов, и погнать их с арены без церемоний, не давая никаких объяснений зрителям… Это не могло не вызвать разочарования и замешательства. Для достойного завершения игр Муммий наспех собрал всех уцелевших гладиаторов и заставил их драться снова и одновременно. Не слишком оригинальная идея, правда? Представьте себе, каким фарсом это действительно должно было выглядеть — уставшие гладиаторы, в том числе и раненые, лупят друг друга мечами, как неповоротливые любители. Когда я сказал ему об этом, Муммий признался, что нижние ряды амфитеатра быстро опустели. Знатоки понимают, когда им подсовывают фальшивое зрелище, с первого взгляда. К тому же знатные любители острых ощущений не видели смысла оставаться на играх, когда я уже не находился в своей ложе.
Мы посидели молча, потягивая вино.
— Где сейчас Фауст Фабий? — поинтересовался я.
— Здесь, на вилле, как и прежде. Сейчас же я приказал охранять его комнату, и у него отобрали все оружие, яды и лекарства, чтобы он не причинил себе вреда, прежде чем я решу, что с ним делать.
— Вы выдвинете против него обвинение? Будет процесс в Риме?
— Что? Затевать такой хлопотный процесс из-за убийства никому не известного Лициния? Оттолкнуть от себя Фабиев, сделать всеобщим достоянием неописуемый скандал, в котором был замешан мой родственник, впутаться самому в этот процесс — ведь они использовали мое судно и мои средства для осуществления своих планов — накануне решающего момента, когда я готов возглавить поход на Спартака? Нет, Гордиан, публичного обвинения не будет. Не будет и суда.
— Значит, Фауст Фабий останется безнаказанным?
— Этого я не говорил. Есть много способов убрать человека в военное время, Гордиан. Даже знатный патриций может получить фатальный удар, объяснить который будет невозможно. Впрочем, этого я вам не говорил.
— Он вам во всем сознался?
— Во всем. Все было точно так, как вы говорили. Они с Луцием выработали свой преступный план во время моего весеннего визита в Байи. Фауст происходит из очень древней, в высшей степени почтенной патрицианской семьи. Ветвь Фабиев, к которой принадлежит Фауст, сохраняет остатки былого престижа, но все они давно потеряли свое состояние. Такой человек может очень ожесточиться, особенно если служит под началом другого человека, да еще стоящего ниже его по рангу, чьи богатство и могущество всегда были и будут намного превосходить его собственные. И все же предательство интересов Рима ради собственного возвеличения, попрание чести Фабиев, оказание помощи армии кровожадных рабов — эти преступления заслуживают больше чем презрения.
Красс вздохнул.
— Мне еще более тягостно думать о преступлениях Луция. Он был слабым человеком, слишком слабым, чтобы придерживаться собственной линии в жизни, ни достаточно мудрым, ни достаточно терпеливым, чтобы положиться на мое великодушие. Я считаю личным оскорблением то, что он использовал мою организацию и расходовал мои собственные деньги, решившись на такую отвратительную, преступную аферу. Я всегда давал ему больше, чем он заслуживал, и вот как он мне отплатил! Мне остается лишь жалеть о том, что он умер так быстро и легко. Он заслуживал куда более жестокой смерти.
— Но почему Фабий его убил?
— Мой приезд не был запланирован и оказался для них неожиданным. Луций узнал о нем всего за несколько дней до моего прибытия. Он запаниковал — в его документах были десятки упущений и нарушений. В эллинге лежали в ожидании отгрузки припрятанные там мечи и копья. Накануне нашего приезда, когда стемнело, Фабий украдкой выехал из лагеря на берегу Лакринского озера и отправился сюда — обсудить с Луцием их дела. Чтобы сбить с толку любого, кто мог бы его увидеть, отправляясь верхом к Луцию, он надел мою накидку, разумеется, без моего ведома. В темноте его вполне могли принять за меня. Однако он не мог предвидеть ни того, как ему придется ее использовать, ни того, что потом он должен будет как-то от нее отделаться. Испачканную кровью накидку он не мог ни оставить на месте преступления, ни положить туда, откуда ее взял. Он оторвал от накидки эмблему и бросил ее в море. Тяжелая серебряная эмблема долетела до воды и ушла на дно, однако накидка зацепилась за ветви деревьев на откосе берега.
— На следующий день я хватился накидки и не мог понять, куда она делась. Даже спросил, не видел ли ее Фабий, но он и глазом не моргнул! Почему, как вы думаете, я каждый вечер надевал эту старую хламиду Луция? Уж, конечно, не для того, чтобы подладиться к вкусу жителей Байи, падких до всего греческого, а просто потому, что пропала накидка, привезенная мной из Рима.
Я посмотрел на него с внезапно зародившимся подозрением:
— Но в ту ночь, когда я предположил, что Луция убили в библиотеке, вы спросили меня, куда девалась кровь. Вы помните это, Марк Красс?
— Отлично помню.
— И тогда я сказал вам, что недалеко от дороги была найдена окровавленная накидка. Вы же должны были сразу подумать, не ваша ли она была!
