Потерянный портрет
Вале было тогда лет пятнадцать. Ну да, она еще не вполне ощущала себя взрослой – это она прекрасно помнит. Робела от каждого пустячного мужского взгляда, краснела, прятала глаза. И еще одно – она совершенно не понимала, какое у нее лицо, какая фигура, улыбка. Хороша ли она? Или ужасная дурнушка? Соседка по этажу, одноклассница Райка, троечница и сплетница, навязывалась ей в подружки и шептала, пригнувшись к Валиному уху: «Кто в нашем возрасте урод – потом красотун». Райка, кажется, объединяла себя и Валю в одну команду «уродов». Валю это бесило. Райка и впрямь была уродиной, а вот Валя – нет! Или – да? Вопрос был не решен. Зеркала молчали или отвечали двусмысленно. И каждый раз она удивлялась и не знала, как оценить собственный вид, отраженный то в ручном зеркальце, то в зеркале школьного туалета, то в блестящем металлическом чайнике на кухне – со странно искаженными, смешно вытянутыми очертаниями. И каждый раз она себя не могла узнать – то гибкая, стройная, легкая, то жесткая, нелепая, неповоротливая (в особенности на уроках физкультуры, где нужно было прыгать через козла и залезать на канат). И одноклассники предпочитали ей других девочек, которые ей тоже казались гораздо соблазнительнее.
Мама была строгих правил. Писала докторскую диссертацию по химии за их круглым обеденным столом, надев очки в глухой черной оправе. Мама этими глупостями не интересовалась. И за внешность никогда Валю не хвалила, только за пятерки. И вообще – у тебя и впредь будет из одежды две блузки и две юбки. Не смотри на других! Ты же знаешь, как нам тяжело достаются деньги! Валя знала, знала! Но эти «две блузки и две юбки» ее убивали. Ей хотелось чудес, праздников, необыкновенных нарядов! Она все что-то придумывала, вытаскивала из шкафа какие-то старые бабушкины кружева, длинные юбки с цветной каймой, старые продавленные мужские шляпы из фетра. И все это, включая шляпы, она надевала на себя. Обматывалась какими-то древними, расползающимися прямо на ней шалями из бабушкиного сундука, где лежало все негодное и ненужное. И потом кружилась перед зеркалом, радуясь и недоумевая. Какая она? Хороша ли? А может, урод?
Однажды в этом ее наряде Валю застала пожилая соседка, пришедшая попросить спичек. Эта дама «из бывших» (как про нее говорили) жила с котом. И больше у нее никого не было. Она с котом занимала маленькую десятиметровку, а в большой комнате разместилось семейство слесаря, всегда пьяного и частенько лежащего поперек коридора в полной отключке. Соседка говорила об этом маме с улыбкой на красивом лице, которое морщинки не портили. Вале с мамой повезло, у них соседкой была тихая старушка, правда, излишне любопытная. Выскакивая из своей комнаты после очередного разговора с мамой, Валя частенько заставала старушку неподалеку от их дверей. Старушка была глуховата, и ей приходилось подходить совсем близко, чтобы расслышать даже громкий разговор соседей.
«Две блузки и две юбки!» – кричала мама, а Валя в слезах выбегала на кухню, чуть не сшибая старушку соседку, в немыслимых своих нарядах и с волосами, собранными во взрослый пучок, который ее еще более молодил…
Старая дама поглядела на Валю в этой ее кофте-распашонке, к которой она приделала бабушкины кружева, в длиннющей черной шелковой юбке с красными оборками, вероятно еще прабабушкиной, и с этой ее взрослой прической, ахнула и сказала, что Валя, да, девочка, «как две капли воды» похожа на один акварельный портрет. Дама не знала или не помнила имени художника, но он, несомненно, был из очень известных. Современник Пушкина… А видела она этот портрет очень давно, в начале тридцатых в небольшом городке со странным названием Скопин. Там, в доме купцов не то Перегудовых, не то Переплясовых, после революции возник приют для беспризорных детей. Она в этом приюте работала… (дама запнулась и, видимо, не пожелав говорить, кем она там работала, снова перешла к портрету). Акварель, довольно большого размера и очень тонко нарисованная, висела в самодельной рамочке в бывшей гостиной, из которой сделали столовую для детей. Но дети норовили испачкать акварель или что-то пририсовать. И вот как-то поздним вечером дама ее потихоньку сняла со стены и отнесла на чердак, где лежала всяческая рухлядь.
– А почему не в музей? – Валя искренне недоумевала.
Соседка тихо улыбнулась степени Валиного непонимания.
Какие музеи? Разруха и голод. И террор. Ее муж тогда уже был во Франции, а она… но это другая история.
– А потом вы его нашли?
– Портрет?
Вале, конечно, хотелось узнать про портрет, но она из вежливости спросила про мужа.
