Меня вдруг охватывает такая усталость от этой затянувшейся на года борьбы за свое право на свободу, что сейчас начинают дрожать колени. Сползаю спиной по двери и сажусь на корточки, как старая зэчка, захватившая укромный уголок.
— Нам уйти? — спрашивает из-за двери сестра.
— Ты придумала эти какашки, лишь бы только прорваться сюда? И Малыгина заодно протащить?
— Ничего я не придумывала, — отзывается она сердито. — Могу тебе в «глазок» продемонстрировать…
— Нет уж! Не надо.
«Да черт с ними со всеми!» — я с трудом поднимаюсь и щелкаю замком. Не оглядываясь, ухожу в комнату и сажусь со своим ноутбуком в кресло. Хотя это выглядит глупо, ясно же, что работать мне не дадут.
— Что пишешь? — как ни в чем не бывало интересуется Лера.
Прижатая к ее груди Настя опять болтает голыми ногами. Похоже, сестра решила закалить ее до состояния стали… Но мне-то что за дело? Мое сердце не должно екать всякий раз, когда я вижу эту девочку… Другой рукой Лера пытается вытащить из висящей на плече сумки клеенку или пеленку и смотрит на меня выжидающе:
— Не поможешь?
— Ты хотела ее, вот и справляйся.
Я понимаю, что выгляжу в ее глазах полной стервой, но мне хочется, чтобы она как можно раньше поняла: никто не обязан помогать тебе возиться с твоим ребенком. Это твоя прихоть, твоя страсть, другие люди не должны расплачиваться за то, что ты потакаешь своим желаниям. Место тебе уступать в метро, пропускать в очереди, слушать вопли твоего чада. Не способна унять его в любой момент, сиди с ним дома.
Влас, на которого я стараюсь не смотреть, молча снимает сумку с Лериного плеча, достает клеенку и расстилает на диване. Потом расправляет пеленку.
— Там есть еще одна, давай используем ее вместо полотенца, — предлагает Лера. — А то у Зои тряпочки не выпросишь.
— Я за вами с Антоном настиралась в свое время, хотя и не обязана была! — огрызаюсь я, и думаю с тоской, как же глупо веду себя, как это стыдно.
И они оба, похоже, думают так же, потому что прячут глаза и быстро уносят девочку в ванную. Влас на подхвате с пеленкой наперевес… Я откладываю ноутбук, и, заложив руки за голову, чуть сползаю в кресле. Пустота комнаты заполняется ночными кошмарами, которые возвращались снова и снова, хотя я просыпалась несколько раз. Мне привиделось, что я стреляю во Власа, а он продолжает идти на меня, ловя животом и грудью пули, которые летят так медленно, что я вижу их траекторию. Он вполне мог бы уклониться от любой, но почему-то не делает этого. Или знает, что они не причинят ему вреда? Я стреляю уже в упор, в сердце, но Влас только вздрагивает всем телом и держится на ногах. Потом вдруг начинает меняться, затягиваясь, как ряской, чем-то серебристым, постепенно исчезая… А на его месте возникает большое, овальное, как надгробная рамка, зеркало, в котором я вижу свое окровавленное отражение…
Мне уже много лет не доводилось вскакивать по ночам, испугавшись сна. И, очнувшись, я не сразу понимаю, где нахожусь. Своя комната кажется мне чужой, неузнаваемой. Я озираюсь, готовая закричать, но это длится не дольше минуты. Потом проступают знакомые очертания, которые были словно подернуты вуалью — траурной, густой.
— Я схожу с ума, — шепчу я в пустоту и откидываюсь на подушку, больше всего боясь услышать детский смех, который может прозвучать в одном из уголков моей большой квартиры — главного достижения жизни девочки с окраины.
Но тишину этой ночи нарушали только мои собственные вскрики, потому что кошмары преследовали меня до утра.
…Я слушаю, как переговариваются и хихикают Лера с Власом, как шумит вода и покряхтывает девочка, которую стараюсь больше не называть своей, и все эти звуки кажутся мне чуждыми, насильно вторгшимися в мой дом и нарушившими главное его достоинство — тишину. Меня ничуть не удивляет, что Настю назад приносит Влас. Ему внове поиграться с живым ребенком. Вчера поигрался с живой женщиной…
— Смотри, какие у нее крошечные пальчики!
Его глаза так и сияют, и даже при всем моем сегодняшнем неприятии всего, что исходит от Малыгина, я понимаю, что это непритворно. Может быть, в нем и впрямь что-то изменилось, проросло нечто новое, что во мне даже не проклюнулось… Но это доказывает лишь то, что мы стали друг другу еще более чужими.
— Я вижу, — откликаюсь я. — Добрый дядя сделал свое дело? Можешь уходить.
— Это мы сейчас уйдем, — откликается Лера.
Она так умело запаковывает Настю в подгузник, что это вызывает восхищение: как насобачилась-то! Ее руки порхают светлыми эльфами, поглаживают, поправляют, и моя девочка… Нет, просто девочка затихает в этих руках, явно получая удовольствие. Она издает какие-то звуки или урчание, но умиления во мне они не вызывают.
— Как раз вы можете остаться, — предлагаю я, но без особого желания.
Вчера я была рада видеть ее, и если б Лера дождалась окончания презентации, отпраздновала бы со мной это событие, сегодня мы опять души друг в друге не чаяли бы. Но все случившееся вечером и эти ночные кошмары, похоже, выжгли в моей душе все, что только начало прорастать.
— Я думаю, вам стоит поговорить, — она бросает короткий взгляд на Власа.
И от этого стремительного движения ее глаз что-то лопается во мне, последняя пленка, удерживающая плотину злости.
— Хочешь с ним переспать? — спрашиваю у сестры. — Ты же всегда этого хотела. Я могу часок погулять с младенцем. Вам тут никто не помешает.
Замечаю, как Влас удивленно задрал брови, и кожей чувствую, что сейчас он смотрит на Леру другими глазами. Она уже не просто моя сестра, в гости к которой его никогда особенно не тянуло, она — женщина, которая хочет его. Давно хочет.
— Что ты несешь? — Лера прижимает к груди ребенка и, подхватив сумку, отступает к двери.
— Малыгин не будет против, — заверяю я. — Он готов удовлетворить всех баб на свете. Пользуйся, пока он не сбежал из Москвы. Кобелина из него что надо!
— Ты, ты… — она начинает заикаться, и я вспоминаю, что от этого сестре пришлось лечиться в детстве. Как-то уже и забылось, что она была заикой, и так страдала от этого, что почти не раскрывала рта.
Влас встает между нами, хотя мы не на ринге, и драка невозможна. Мы ведь сестры. Мы так привязаны друг к другу.
— Ты иди, Лера, — советует он. — Мы тут сами разберемся.
— Нет, это ты уходи, — протестую я, начиная выбираться из кресла. — Хотя и ты тоже… Чего вам всем понадобилось в моем доме? Победители явились полюбопытствовать? Восторжествовать желаете? Только я вам все ваше телевидение испорчу! Я — не побежденная, понятно вам? Что с того, что тебе достался мой ребенок, а тебе — баба с силиконовой грудью? Мне все равно досталось нечто большее, чего вам даже не понять!
— Что именно? — спрашивает Лера, больше не заикаясь.
— У нее не силиконовая грудь, — говорит Влас.
