Разочарованный отсутствием Карлоса Ариаса и почти уверенный, что молодой человек ничего не знает, я задал вопрос о прошлом этой картины. Майкл сказал, ему известно только то, что его отец собирал свою коллекцию долгие годы. Тогда я спросил, располагает ли он какими-либо сведениями о других картинах, например о «Мечтательнице» Гогена, которая сейчас висит в Музее изящных искусств в Бостоне. После некоторой заминки Майкл ответил, что семья всегда восхищалась произведениями искусства как таковыми и грандиозным трудом его отца, собравшего коллекцию, но их никогда не интересовало, у кого он купил ту или иную картину.
И тогда я рискнул задать вопрос, который мне больше всего хотелось задать. Это было неразумно, бессмысленно и, пожалуй, могло только повредить делу, но я не мог удержаться.
– Я подумал, вдруг вам это может быть известно, – сказал я молодому человеку, – не случалось ли вашему отцу подолгу жить в Германии между 1932-м и 1938 годом?
Майкл Ариас нахмурился, на его гладком лбу обозначилась вертикальная морщинка.
– Как я могу это знать? Меня тогда еще и на свете не было.
– Возможно, знает ваш дядя.
– Возможно, – сказал молодой человек, еще сильнее нахмурившись. – А почему это вас интересует?
– Мне кажется, – осторожно начал я, – что ваш отец имел деловые отношения с моим близким другом, который в то время жил в Германии.
– Как звали вашего друга? Я глубоко вздохнул.
– Имануил Ротенберг.
Ариас помолчал, будто припоминая, потом с задумчивым видом покачал головой.
– Боюсь, я никогда не слышал этого имени.
– У него была известнейшая коллекция картин, – проговорил я, уже не в силах остановиться. – Он жил в Баден-Бадене.
Молодой человек снова сокрушенно покачал головой:
– Простите.
– Может быть, вы спросите об этом вашего дядю?
– Могу спросить. – После паузы Майкл Ариас произнес: – Кажется, это имеет для вас довольно большое значение.
– Вы не ошиблись, – не стал отрицать я.
– По-видимому, куда большее, – многозначительно с расстановкой проговорил Ариас, – чем приобретение картины Моро.
Я безразлично пожал плечами:
– Но разве вы не упоминали о том, что ваш отец не хочет ее продавать?
– Да, – сказал молодой человек, – упоминал.
На этом наша встреча закончилась. Не могу сказать, будто у меня возникло ощущение, что молодому человеку известно больше, нежели он хотел показать. И все же я почувствовал, как между нами возникла стена, как только я начал задавать вопросы о Хуане Луисе Ариасе. Вне зависимости от того, знали ли родственники Хуана Луиса о его преступлениях, эта семья свято блюла свою неприкосновенность. Постороннему человеку явно не стоило совать нос в ее дела.
Меньше чем через месяц я в этом убедился. Я получил письмо от бостонской адвокатской фирмы, в котором меня предупреждали о том, что любое вмешательство в личные дела семейства Ариасов будет преследоваться по закону. И для меня это письмо стало самым надежным свидетельством виновности Хуана Луиса Ариаса.
Стараясь не попадать в сферу внимания Ариасов, я продолжал собирать доказательства. Фотографии Ротенбергов, найденные в еврейской публичной библиотеке в Баден-Вюртемберге, фотографии Хуана Луиса Ариаса, сиречь Георга Браунера, извлеченные из архивов «Бостон Дейли Ньюс». Официальные документы, подтверждающие, что до войны многие работы из коллекции Хуана Луиса Ариаса принадлежали Имануилу Ротенбергу. Устные свидетельства мужчин и женщин, знакомых с Хуаном Луисом и его младшим братом Карлосом Мигелем, которые неизменно подчеркивали различия между братьями. Одна знакомая Ариасов, пожелавшая остаться неизвестной, рассказывала, что в 1936 году на вечере Хуан Луис много выпил и открыл ей, что не только симпатизирует Адольфу Гитлеру, но искренне им восхищается. Она также сказала, что его младший брат был шокирован и смущен заявлением Хуана.
Я посылаю Вам все эти вещи, мистер Сегал: фотографии, свидетельства и информацию о картинах. Я посылаю их Вам, потому что меня постигла неудача, а вы лично знакомы с Карлосом Ариасом, с которым мне ни разу не было позволено увидеться, и, может быть, сумеете ими воспользоваться. Учтите, что за долгие годы поисков я не нашел ни малейших указаний на то, что Карлос Мигель Ариас был замешан в преступлениях брата.
Я часто спрашивал себя, почему я принял так близко к сердцу судьбу Ротенбергов, и до сих пор не могу ответить на этот вопрос. Может быть, потому, что представлял себе Имануила Ротенберга очень похожим на моего отца. А может быть, просто потому, что зло, совершенное Георгом Браунером, человеком, которого никто не принуждал, который легко мог отойти в сторону, оставить евреев в покое, продолжать спокойную, удобную жизнь в другом мире, показалось мне более чудовищным, чем все, с чем я сталкивался прежде.
Я помню, как, придя ночью из бара с этим блокнотом в руках, я рухнул в кровать и вдруг ощутил яростную жажду справедливости. Я еще подумал, не испарится ли это чувство на следующее утро вместе с остатками виски, игравшими у меня в крови. Но оно осталось со мной.
Возможно, это чувство проснется и в вашем сердце, дорогой Артур».
Дочитав письмо, Оливия долго сидела, рассматривая блокнот, фотографии, подписанные заявления и другие документы – все то, что, собранное вместе, не оставляло никаких сомнений в виновности Хуана Луиса.
Раздался стук в дверь, и она вздрогнула, словно внезапно проснувшись.
– С вами все в порядке, мадам? – послышался из-за двери голос служащего.
Оливия взглянула на часы и увидела, что она сидит здесь уже больше трех часов.
– Все в порядке, спасибо, – ответила она.
– Может быть, вам чего-нибудь принести? Например, кофе?
– Нет, спасибо.
– Простите, что я вас побеспокоил, – проговорил он.
– Я вас, должно быть, задерживаю, – сказала Оливия.
– Вы можете занимать кабину столько, сколько вам будет угодно, мадам.
Оливия услышала его удалявшиеся шаги и взялась за второй пакет. Здесь были копии всех писем, которые ее отец писал Карлосу Ариасу в апреле, мае и июне 1976 года, а также копии ответов. Она нашла еще маленькую кассету. Тон писем Ариаса говорил о том, что отец Джимми не мог быть замешан в преступлениях своего брата.
«Я ничего не знал, – писал Карлос, – о существовании некоего Георга Браунера. Но я знал, что мой брат часто бывал в Германии и, как правило, возвращался из этих поездок с очередным великолепным пополнением своей коллекции. Хуан Луис объяснял мне, в Европе сейчас царит атмосфера страха и неуверенности. Цены на произведения искусства падают. Многим людям, говорил он, особенно евреям, теперь больше нужны деньги, чем картины. Я заметил, что это не очень красиво, пользоваться подобными обстоятельствами. Он ответил мне с полной откровенностью. Хуан соглашался, что пользуется сложившейся ситуацией в корыстных целях, но просил меня понять, насколько лучше для евреев передавать свою собственность в такие семьи, как наша, причем за хорошие деньги, чем ждать, пока ее конфискуют без всякой компенсации.
