Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
Сильно всхрапнув, Муза проснулась. Была половина пятого. Ужина я не стала ждать. Влила в нее стаканчик йогурта, поменяла памперс, померила температуру и отвалила. По дороге заскочила в магазины и накупила еды.
16
На скамейке перед подъездом моего постояльца не было, и я испугалась: вдруг он больше не придет? А может, сидит на ступеньках перед дверью, как вчера? На это я не рассчитывала. Сама рухнула на скамейку, как-то внезапно кончились силы. Вообразила, что он пошел искать подворотню, нашел ее и провалился в свое прошлое. Еще я вспомнила, что у него нет денег.
Поднялась к себе. И на лестнице его нет. В квартире тихо, пусто, уныло. Бросила сумки в прихожей, не потрудившись разгрузить. Встала у окна кухни, закурила. Листва уже летняя, но еще чистая, глянцевая, шелково колышется. Совершенно равнодушная ко мне природа! Кромешное одиночество! Один мобильник, включаясь после набора пин-кода, пишет на экране: «Я Вас люблю!»
Когда раздался телефонный звонок, я решила, будто это он, пришелец, хотя не мог он позвонить! Разумеется, не мог. Это был директор Музея фотографии по фамилии Ситник. Обещала перезвонить ему через неделю, про ящики со стекляшками-негативами не сказала. Сначала надо самой посмотреть, что там такое. Я давно хотела куда-нибудь их пристроить, в музей города или в городской фотоархив, но Муза не позволила бы.
Прямо вслед за фотографом позвонила Валька. Завтра она пойдет к Музе. Я ей уже все рассказала и дорогу до больницы расписала, теперь какие-то мелочи уточнили. Конечно, она вряд ли представляет, каково в этой больнице находиться, но уверяет, что я могу не беспокоиться. И это правда: эта сказала – эта сделает.
На скамейке перед подъездом пристроились подростки с пивными баночками. Закурила новую сигарету. А в общем-то, ничего страшного: кроме мобильника, меня любит Валька. А еще я нужна двум людям. Не важно, что они этого не осознают, но пока я с ними, пока я забочусь о Музе и не выпускаю из своего сердца Машку, я не одинока.
Звонок в дверь. Сердце замерло, потом застучало, как сумасшедшее. Немного переждала, прежде чем открыть. Пусть это будет не соседка! Пусть это будет…
Он пришел!
С неизвестно откуда взявшейся энергией я разобрала сумки и занялась готовкой, будто у меня снова появилась семья.
– Где же вы ходили целый день? – спросила виновато. – Я не сообразила, что у вас даже денег на автобус нет…
– Я привык пешком, и дорога мне известна. По Садовой шел, в Коломну.
– Ничего себе маршрутик! Вы жили в Коломне?
– Она там жила…
– Нашли этот дом?
– Ничего похожего.
Я отбила, нашпиговала чесноком и запекла в духовке свинину, сделала салат. Рассказала ему о бабушке, о Канунниковой, для которой я должна подобрать материалы, а также о Вальке, которая заменит меня в больнице.
– Жаль, что я не смогу вас заменить. А быть может, смогу?
– Нет, разумеется. Вот с архивом помочь сможете. У нас не осталось бабушкиных ранних работ. Сейчас они очень ценятся, особенно работы двадцатых – начала тридцатых годов. Это называется русский авангард. В Русском музее есть ее картины, одна в постоянной экспозиции. Есть ее картины и в других музеях, в частных коллекциях, многие за границей. Хотелось бы знать судьбы этих картин, как и почему они оказались у совершенно незнакомых людей, как попали в Прагу, в Берлин, в Америку? Кое-что узнала от Канунниковой, возможно, какие-то сведения удастся почерпнуть из писем.
После ужина я вывалила на пол в комнате Музы содержимое нижнего ящика комода. Бумаги в ящике лежали навалом, и в основном здесь были рисунки разного формата, в папках и без папок, некоторые помяты, какие-то испачканы губной помадой, были и такие, поверх которых шли детские каракули Музы (а может, мои?). Были здесь картоны и маленькие холсты без подрамников. Встречались школьные рисунки Музы, а также брошюры, газеты, номера журналов разных лет, отдельные их страницы и обложки, газетные и журнальные вырезки. Среди вороха бумаг я выловила и спрятала старый бюстгальтер и зубные протезы, а какие-то мелочи, вроде веера, театрального бинокля, конфетных коробок с коктебельскими яшмовыми голышами, ракушками, пуговицами, порванными бусами, сломанными брошками и пр. определила на дно пустого ящика. Я и раньше знала, как организовать работу, просто от одной мысли о ней у меня опускались руки, теперь же я чувствовала неожиданный прилив сил. Объяснила, что для начала нам предстоит грубая сортировка: рисунки в одну стопу, всякая печатная продукция – в другую, документы – в третью, фотографии – в четвертую, а письма – в пятую. Попавшиеся на глаза письма от любовников Музы и прочий ее бумажный хлам я тут же возвращала в опустошенный ящик комода. Принесла картонные коробки для остальных писем и фотографий, чтобы их внимательно просмотреть, а кое-что и прочесть. Я не надеялась, что у нас так здорово пойдет дело. Похвалила его:
– Вы бесценный архивариус. С вами все получается ловко и аккуратно.
– Последний год я тем и занимался. Разбирал архив друга, ученого-орнитолога. Но там мне хорошо был знаком предмет, а здесь я невежда, иногда даже не понимаю, в чем ценность того или иного рисунка.
– Для технической работы это не так уж важно.
Обработав содержимое нижнего ящика, взялись за средний. Здесь дело пошло медленнее. Основная его часть состояла из писем, поздравительных открыток, фотографий, старых удостоверений, пригласительных билетов, ресторанных меню, каких-то записей в тетрадках, ветхозаветных аптечных и кулинарных рецептов. Лежала тут коробка с театральным гримом и пояс от шелкового халата Музы, который она носила, когда мне было лет пятнадцать. Матовый стеклянный флакончик от духов в виде кремлевской башни и граненая коробочка «Лель» – из-под пудры. В конверте из крафт-бумаги – завивающаяся бубликом бронзовая прядь волос Музы, перевязанная розовой ленточкой, хранящаяся, наверное, с ее отроческих лет. И еще масса всякого барахла.
Я показала ему молодых прабабку и прадеда на дореволюционных фотках, наклеенных на картон с адресами фотоателье. Были на фотографиях и давние знакомые, канувшие в вечность. Например, хахаль Музы – Мичиган. Настоящая его фамилия была Мичигин, а Мичиган – прозвище. Так его и звали; наверное, поэтому имя его я не смогла вспомнить. Лева? Леня? Леша? Мичиган не оставил у меня хороших воспоминаний.
А вот и Костик. Он сиганул с обрыва в реку, но летел явно не ласточкой, а раскорякой. Так и остался запечатлен.
Костик был лучшим из всех мужчин Музы. Сейчас, если живой, – дряхлый старик, а был красавец, атлет. Энергия – через край, громкоголосый, шумный и с юмором, правда, хамоватый. У него была машина, что в те времена являлось предметом роскоши, и он был лихачом. Муза боялась с ним ездить, он гонял как сумасшедший, иногда руль держал одним пальцем, разыскивая под ногами пачку «Беломора» и попутно рассказывая очередную невероятную историю. Не знаю, действительный это был случай или анекдот, только однажды Костик, якобы, загнал пешехода на дерево. Тот увидел, как на дикой скорости на него летит машина и, отскочив на тротуар, полез на ствол.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
