Он покачал головой — скорее, с горечью, чем со злостью. По моему телу пробежала дрожь — от усталости или, может быть, от того, что в конторе снова стало невыносимо жарко. Конни этого не чувствовал, его обмен веществ работал совсем иначе. Я подошел к эркеру и открыл окно. Конни, против обыкновения, не стал его закрывать.
— Правда, тогда я ничего не заподозрил, — сказал он. — Ни капли. Я был круглым идиотом. Должно быть, Янсен заметил, как я смотрю на Виви, и был очень доволен. Я хлопнул еще пару рюмок и угостил ее коктейлем. Она сказала, что была в кино на Кунгсгатан, смотрела немецкий фильм. Мы стали говорить о немецком кино, и она рассказала, что писала работу о фильме «Тоска Вероники Фосс»… — Конни покачал головой, как будто речь шла о необычайном. — Как они, черт побери, узнали, что это мой любимый фильм?
— Может быть, совпадение, — предположил я.
— В любом случае, она хорошо знала, о чем говорит, — продолжил Конни. — Мы стали сравнивать разных интерпретаторов Фассбиндера — по-дурацки, как и бывает, когда люди обнаруживают общее увлечение и говорят не о самом предмете, а обо всем, что его окружает. Оказалось, что у меня есть немало пластинок, которые она никогда не слышала… — Это было так глупо, что я не смог удержаться от смеха. Конни не понимал, в чем дело. — В начале все было так невинно. Это нельзя было назвать флиртом, пока я не обнаружил, что Янсен остался в стороне. Его совершенно не интересовало немецкое кино, а если и интересовало, то в его обязанности входило тщательно это скрывать. Он, разумеется, должен был радоваться, что мы с Виви сразу нашли друг друга, но вид у него, выпавшего из разговора, все же был растерянный. Кажется, у него вообще нет интересов, кроме интриг на работе.
Но именно благодаря присутствию Янсена, Конни постепенно понял, что происходит. Беседа с Виви, будь они наедине, не означала бы ничего особенного, но в присутствии третьего наполнилась особым смыслом. Янсен, вместо того, чтобы разделять их, усиливал тягу друг к другу. Сначала они пытались вести разговор втроем, но отказавшись от предложенных Конни коктейлей, Янсен счел за благо отправиться домой.
— Может быть, это означало конец операции, кто знает. В любом случае, Янсен заявил, что уходит. Он не знал, как себя вести — многозначительно удовлетворенно улыбаться или мрачнеть, чувствуя себя лишним. Вышло нечто среднее — вымученная улыбка.
Конни так и не понял, по своей ли воле Виви провела остаток ночи с ним, поручили ей пасти дядюшку-специалиста по общественному мнению лишь до полуночи или до самого утра.
— Меня до сих пор мучает мысль, — сказал он, — что я не выяснил этого. Мы ведь отправились дальше…
Они изрядно набрались, и после закрытия бара Виви вовсе не хотела идти домой. Конни надеялся, что они смогут послушать старые немецкие пластинки, но она вдруг захотела танцевать, вспомнив, что в «Бернс» сегодня клубный вечер. Конни ответил, что слишком стар. Виви возразила, и ему почему-то захотелось убедиться в ее правоте.
— Я не был в «Бернс» с тех самых пор, как закрыли «Красную комнату»… На первом свидании мы с Анитой смотрели «Лили Марлен». А потом пошли в «Красную комнату». Теперь же я отправился туда с женщиной, которая напевала «Memories are full of this» и умела изображать Розель Цех. Наверное, мне следовало остановиться, сделать глубокий вдох и спросить себя, в своем ли я уме.
— Но ты же был пьян…
— Или почти пьян… С такой женщиной я готов был отправиться в любой ночной клуб. Это лишь этап, лишь стадия, которую нужно было миновать. Все прояснилось только несколько дней назад — если что-нибудь вообще может проясниться до конца. Как только мы оказались в «Бернс», все окутал туман. Или… в те минуты никакого тумана не было, наоборот… Все было предельно ясно, мы словно парили надо всем, беспрерывно общаясь без единого слова, только взглядами и жестами. Все было так очевидно, словно пронизано светом. Только на следующий день, когда пытаешься рассказать, все оказывается окутано туманом.
Из-за громкой музыки разговаривать было невозможно.
— Звучал какой-то ремикс «Underworld». Я узнал их потому, что Камилла оставила у меня в конторе несколько записей. Что она хотела этим сказать?
Виви взяла Конни за руку и подвела к барной стойке, сказав что-то о музыке, а он только прокричал «Underworld» ей на ухо, на что она ответила взглядом, подтверждавшим ее прежние слова: он вовсе не стар. Они заказали коктейли в баре и начали пританцовывать уже там.
— Возможно, она что-то подмешала в мой напиток, — сказал Конни. — А может быть меня заводила сама атмосфера… Свет, дым, люди. Я пытался оглядеться и понять, где я нахожусь, но вскоре уже не мог ориентироваться. Мы прыгали, танцевали в толпе на танцполе… иногда она исчезала за массой тел, в бесформенной толчее, где каждый смеялся и казался счастливым, как никогда… Вспышки выхватывали белозубые улыбки — зубы одного, губы другого, — глаза третьего. Возникали несуществующие лица, и все были красивы и словно бы наполнены одной и той же мыслью. Я не знаю, что это было, но тогда все казалось понятным. Может быть, дело было в ритме, в пульсе — словно один огромный сердечно-легочный механизм заставлял несколько тысяч человек одинаково дышать… не знаю.
Его глаза снова засветились — свет, который мог показаться подозрительным тому, кто не привык к подобному. Так светятся лишь глаза фанатиков, открывших для себя нечто, способное спасти весь мир.
— В какой-то момент мне показалось, что она пропала и я танцую один. Но вот она возникла среди чужих тел, придвинулась совсем близко, обняла и взяла между ног — а может быть, это сделал кто-то другой, не знаю. Потом мы оказались в подвале, где я никогда не был прежде. Там было так же много людей, темно, жарко, новая музыка, дым, запасные выходы. Вероятно, мы были под уровнем моря. Мне показалось, что запасные двери ведут прямо в залив Нюбрувикен — так долго мы пробирались вперед по длинным коридорам. Люди сидели на старых диванах, креслах у столиков и пили. Мы проходили мимо, и некоторые провожали меня узнавающим взглядом. Люди разного возраста. Там я и встретил Блейзиса. Он сидел за столом с лучезарной улыбкой. Я сказал ему, что мне никогда не было так хорошо. Он спросил, что я принимал, и я ответил, что не имею представления, однако с удовольствием принял бы еще. Он протянул мне небольшой конверт за пару сотен…
Содержимое конверта Конни употребил почти до конца, и теперь процесс следовало завершить большой голубой таблеткой.
— Я взял конверт и отправился дальше, но потерял Виви из виду. Я не видел ее ни впереди, ни позади, ни среди столов, стоявших в какой-то шахте, — ее нигде не было. Я испугался, что совсем потерял Виви, и отправился в направлении, которое про себя обозначил как «вперед», как будто в этом подземелье могло существовать какое-то «вперед» или «назад». Я прошел через множество больших, тяжелых дверей, обшитых железом, которые хлопали у меня за спиной, попадая в пещерообразные залы и узкие коридоры. Наверное, я описал круг — в противном случае должен был оказаться где-то под Кунгсхольмен. Посреди большого зала, на приличном расстоянии я увидел Виви. Она разговаривала с двумя мужчинами — серьезно и оживленно. Некоторое время я наблюдал за ними — не дольше, чем требуется для того, чтобы беспокойство превратилось в радость, а радость — в любопытство. Наверное, прошла секунда — ведь я был на спидах. Вдруг компания распалась — мужчины исчезли, а Виви увидела меня и пошла вперед, заливисто хохоча. Она сказала, что у меня безумный вид… Или прекрасный… И мы… мы стали целоваться, посреди зала. Идиот, завладевший моим разумом, целовал ее. У меня не осталось ни вопросов, ни возражений, ничто не держало меня… Игра шла на ее территории и, конечно, все было незнакомо и странно, но так ясно, просто и по-настоящему… Что бы я там ни принял, это была гениальная вещь. Мы нашли кладовую, набитую старыми фраками, забрались туда и занялись любовью. Ей не пришлось бы этого делать, если бы она не хотела. Он она хотела. Со мной никогда не было ничего подобного… Часы показывали около четырех утра. Мы познакомились пять часов назад. Я даже не знал ее фамилии. Ее, наверное, и зовут не Виви…
