Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
– А еще она просила передать вам ее имя, – сказала Лорна.
– Имя?
– Да. И очень настаивала.
Клео нахмурилась.
– Не могу себе представить, зачем. Но все равно, как же ее зовут?
* * *
– Язык – это предатель, двойной агент, который без предупреждения, под пологом ночи просачивается через границы. Снегопадом в чужой стране он скрывает формы и очертания действительности под туманной белизной. Хромоногий пес, который никогда не может выполнить то, что мы его просим. Имбирное печенье, которое слишком долго вымачивали в чае наших надежд, медленно размываемое в ничто. Язык – это исчезнувший континент.
Рассел Уоттс внушительно оглядел аудиторию. Похоже, он их заинтриговал. Доктор Херриот и профессор Коул сидели в креслах по обе стороны от его кровати; доктор Дадден устроился на самой кровати – как и доктор Майерс, который, собственно, выдвинул идею неформального семинара.
– Это какая-то нелепость, – сказал Майерс за обедом. – Мы, пять выдающихся психиатров-практиков, собрались вместе и резвимся с мармеладными фигурками и ершиками для чистки курительных трубок.
И он предложил собраться вечером в чьей-нибудь комнате и провести семинар по какой-нибудь важной теме, связанной с их практикой. Рассел Уоттс тут же пригласил всех к себе и предложил прочесть им работу, которую он собирался на следующей неделе представить на парижской конференции психоаналитиков школы Лакана. Работа называлась: "Случай Сары Т., или глаза "Я"".
Четверо остальных приняли приглашение с различной степенью готовности. Наименьший энтузиазм выказала доктор Херриот. Без особой охоты согласился и профессор Коул, который опять пребывал не в лучшем настроении. Перед самым ужином профессор позвонил в свою больницу и узнал, что пациента-шизофреника не только выписали, но уже отправили в его муниципальную квартиру в Денмарк-Хилл, где, насколько знал профессор, за ним некому присматривать. Эта тревожная новость терзала его, он не питал особого благорасположения к докладу Рассела Уоттса. Всю свою жизнь он проработал в известной лондонской клинике и с подозрением относился к самозванным открывателям новых путей – да еще с сомнительным профессиональным статусом. Этих обстоятельств, да характерного для англичанина скептицизма в отношении методологии Лакана было вполне достаточно, чтобы глаза профессора воинственно поблескивали.
– Это рассказ, – продолжал Рассел Уоттс читать с экрана ноутбука, – о языке и об играх, в которые с нами играет язык; о том, как язык действует в сговоре с бессознательным; о нечестивом союзе между языком, бессознательным и идеями невротического ума.
Молодую женщину Сару Т. направили ко мне для проведения психотерапевтического лечения. Ее врач считал, что она находится на грани нервного срыва. Брак Сары рушился, ее недавно уволили с работы, где она занимала должность учителя младших классов. Она плохо спала, и это, в свою очередь, мешало выспаться ее мужу, что усугубляло напряженность в их отношениях. Она подозревала его в неверности.
На первом сеансе Сара рассказала, как потеряла работу. Утомленная хроническим недосыпанием, она задремала во время урока. Через несколько минут в класс неожиданно вошел директор и обнаружил, что она крепко спит, а класс буянит. Этот случай впоследствии и привел к увольнению. Как выяснилось, имели место и другие схожие прецеденты. Сара доверяла двум своим ученикам, которые будили ее, когда она засыпала. Но в последний раз школьники решили воспользоваться случаем и дать возможность классу насладиться бесконтрольным отдыхом. Я спросил, рассказала ли она об этом директору, и Сара ответила отрицательно: «я боялась, что администрация их раздавит», – сказала она. Весьма примечательна фраза, подумал я, но, естественно, воздержался от комментария. Как изящно выразился Лакан: «Мы должны признать: дело не в том, что аналитик ничего не знает, а в том, что не он является субъектом своего знания. И потому он не может высказывать то, что знает».
На втором сеансе, по прошествии, быть может, пяти-шести минут Сара погрузилась в глубокий сон, который длился до окончания консультации. Еще более интересно другое обстоятельство – когда она проснулась, то, судя по всему, находилась под стойким впечатлением, будто в течение прошедшего часа мы вели оживленную беседу. Я был вынужден спросить себя, действительно ли эта беседа ей приснилась? Для выводов время еще не пришло, поэтому я решил укрепить Сару в этом поразительном заблуждении, взяв с нее плату за весь шестидесятиминутный сеанс.
На протяжении последующих встреч беседы крутились вокруг трех основных тем: сны Сары, распад ее брака и история ее сексуальных отношений.
Сны Сары подразделялись на два вида, четко отличающихся друг от друга. Во многих из них не было ничего фантастического – в основе этих снов лежала реальность и самые обыденные, зачастую бытовые подробности. Но несмотря на свою обыденность, подробности были очень яркими, и Сара с трудом могла отличить события сна от событий яви. Я попросил ее привести пример, и она рассказала, как однажды заснула во время работы над корректурой статьи для одного журнала, и ей приснилось, будто она «сняла» одну сноску, хотя на самом деле этого не сделала. Сара рассказала, к каким неприятным последствиям привел этот сон, но меня интересовали не столько последствия, сколько выбор многозначного глагола «снять», который, как вы, наверное, в курсе, может означать знакомство с потенциальным возлюбленным, своего рода прелюдию к половому акту, а если вспомнить терминологию снайперов, то и акт убийства.
С другой стороны, Сару посещали причудливые, фантастические сны, граничащие с кошмарами. В этих снах часто присутствовали ящерицы, змеи и особенно лягушки.
«Вы боитесь лягушек?» – спросил я ее однажды.
«Наверное, – ответила Сара. – Они мне кажутся отвратительными, и в то же время мне их жалко».
«Почему такое сложное чувство?» – спросил я.
«Все дело в их глазах, – сказала она. – Мне не нравятся их выпученные глаза. Из-за них лягушки кажутся одновременно уродливыми и беззащитными».
Далее она описала странное происшествие, случившееся в ее студенческие годы. На вечеринке по поводу окончания учебы один студент развлекал компанию друзей непристойным анекдотом о лягушке, совершавшей фелляцию. Сара сказала, что он описал лягушку во всех подробностях, а когда подошел к «ударной фразе», Сара засмеялась вместе с остальной компанией, но внезапно потеряла контроль над собой и погрузилась в своего рода обморок. Я вновь воздержался от комментариев, хотя из этого происшествия однозначно следовало заключение…
– Разумеется, Сара страдала нарколепсией, – сказал профессор Коул.
Рассел Уоттс поднял на него удивленный взгляд.
– Простите?
– Классический случай нарколепсии. Все три характерных симптома.
– Я не вполне понимаю.
– Повышенная дневная сонливость, яркие сновидения перед погружением в сон и катаплексия, вызванная смехом. Три основных симптома нарколепсии. Все согласны?
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
