Наконец мы с Аней одни. Несколько коротких минут. Я попросил разрешения закрыть дверь.
— Маргрете Ирене подменила мой билет, — говорю я.
Она прикасается к моей руке. Рука у нее ледяная.
— Это пустяки, Аксель. Твоей вины в этом нет.
— Я тебя отвлек.
— Нет. В этом никто не виноват. Я сама отвлеклась.
— Это мелочь.
— Ты так думаешь? — Она внимательно смотрит на меня, пытаясь понять, не лгу ли я.
— Потом ты играла великолепно.
— Тот, кто упал, не может выиграть лыжные гонки. Если он упал лицом в снег, никакой рекорд его уже не спасет.
— Музыка не спорт, Аня! Речь идет не о том, чтобы выиграть забег!
— Не скажи. Мы принимаем участие в самом важном «забеге» из всех. И ты это прекрасно понимаешь.
Я не знаю, что ей ответить. Она еще очень бледная после обморока. Сидя рядом, я хорошо вижу, до чего же она худая. От нее неприятно пахнет. Чем-то затхлым и нездоровым.
— Жалко, что отменили ужин, — говорит она.
— Поужинаем как-нибудь в другой раз. Тебе надо поехать домой и отдохнуть.
— Да, наверное. А утром я проснусь и вспомню все, что случилось, как я опозорилась, играя концерт Равеля с Филармоническим оркестром. Завидовать нечему.
— Ты была великолепна.
— Не лги мне, Аксель. А то у нас не будет общего будущего.
Неужели она действительного так сказала? Весь остаток вечера я думаю об этом. И всю оставшуюся жизнь тоже.
Марианне и Человек с карманным фонариком увозят Аню, как только ее поздравили уже все желающие. В это время из своей артистической уборной выходит Каридис. Лицо у него все еще в испарине.
— I never thought anything like this could happen, and with such a talent![13]
Он знает, кто мы. Молодые и многообещающие. Он как будто оправдывается, но Ребекка не позволяет ему отделаться так легко.
— You should have gone directly to the third movement, — говорит она. — You made it so difficult for her![14]
Он пожимает плечами.
— I only did my job[15], — говорит он и уходит от нас.
Мы с Маргрете Ирене лежим в кровати. Вот уж не думал, что этот вечер закончится именно так. Мы, наша старая компания, выпили красного вина у «Ремесленника», но весело никому не было.
— Ты не должен предпочесть ее мне, — говорит Маргрете Ирене.
Я не отвечаю. У меня в голове слишком много мыслей и картин. В некоторых из них люди отсутствуют. Куда, например, делась Сельма Люнге? Ее не было в артистическом фойе, где ей полагалось бы быть. Я понимаю, что сержусь на нее. Сейчас я мог бы ее даже ударить.
Маргрете Ирене замечает, что я о чем-то задумался.
— О чем ты думаешь?
— Обо всех, кто изменил.
— Вот именно. — Она с удовлетворением потягивается. — Именно поэтому мы и не должны изменять друг другу.
— Ты неправильно меня поняла. Я думаю о Сельме Люнге. Более эгоцентричного человека я не знаю.
— Эгоцентричные люди обычно получают то, что хотят.
— Правда? Значит, Аня не эгоцентрична.
Маргрете Ирене безнадежно вздыхает.
— Все, Аксель, больше мы о ней не говорим. Сегодня она и так отняла у нас слишком много времени.
— Ты забываешь, все-таки это был ее вечер.
— А теперь он наш!
Мы делаем это второй раз. Это уже последний раз, думаю я. Я вижу только Аню. Она сидит у рояля, худая как смерть, в черном платье. Смотрит на белые и черные клавиши. Пытается вспомнить забытую фразу. Ищет смысл в своей жизни. Но больше всего она ищет Равеля.
Весна
Наступает весна. Наконец-то. Тем временем многое изменилось. Аня уехала неизвестно куда. Даже Катрине, которая обычно узнает все, не знает, где она находится.
На улице я встречаю Марианне. Похоже, ей не хочется говорить со мной.
— Аксель! — говорит она, предостерегающе подняв руку.
— Где Аня? — спрашиваю я, сердясь на нее, на всех, но больше всего на самого себя.
Ее лицо смягчается — она видит мое волнение.
— Не спрашивай. Ане хорошо, но мы ее оберегаем.
— От чего?
— Прежде всего, от нее самой. У нее слишком большие амбиции.
— А как ее физическое состояние? Вы заставляете ее есть?
У Марианне в глазах слезы.
— Не знаю, — говорит она.
Больше я ни о чем не спрашиваю.
Она отворачивается, подносит руку к лицу.
— Нам сейчас очень трудно. Надеюсь, ты это понимаешь.
Я киваю, тогда наконец она поднимает на меня глаза и улыбается.
— Ты хороший человек, Аксель.
— Неужели?
Мы обнимаемся, неожиданно и крепко. Не знаю, чей это был порыв, мой или ее, но это не имеет значения. Ее щека прижимается к моей. Собственные чувства смущают меня, и я ее отстраняю.
— Передай ей привет от меня.
— Передам.
— Она будет сдавать выпускной экзамен?
— Непременно. Это входит в наши планы. Не надо так беспокоиться.
Растревоженный, я иду в ольшаник. Мокрый снег, на асфальт бегут ручейки. Но внизу под деревьями сухо.
Ее щека у моей щеки.
Марианне Скууг.
Как она похожа на Аню!
Не знаю, чего я ищу или чего жду. Аня просто испарилась. Критики были снисходительны. Ее признавали, но как-то не с тех позиций. Как будто писали о музыканте-инвалиде. Как будто входили в ее положение. Унижающе положительно. Даже сострадательно. Превосходная степень в их статьях отсутствовала.
Я не на месте, думаю я. Слишком многое меня отвлекает. И Ребекке, и Ане — обеим не повезло в достижении заветной мечты своей юности. Не повезло с дебютом. С прорывом. Ребекка бросила музыку, но как собирается поступить Аня? И чья следующая очередь?
Я сижу под деревьями и смотрю на другой берег реки, где живет Сельма Люнге. Как близко. Всего пара бросков камня. После Аниного дебюта она уезжала, хотела отдохнуть. Но сегодня вечером у меня с ней урок.
Я все еще злюсь.
