— Да уж.
— Скажи мне, Рувим, Дэнни и рабби Сендерс так и не разговаривают?
Я покачал головой и пересказал отцу слова Дэнни о молчании.
— Что это может значить, аба, — слушать тишину?
Казалось, этот вопрос смутил его еще больше, чем известие о нежелании Дэнни становиться цадиком. Он выпрямился на кровати, его тело напряглось.
— Ох уж мне эти хасиды, — пробормотал он, почти что себе под нос. — С чего они взяли, что вся тяжесть мира лежит только на их плечах?
Я поглядел на него в недоумении. Никогда раньше не слышал, чтобы он говорил о ком-то с таким презрением.
— Это один из способов воспитания — сказал он наконец.
— Что?
— Молчание.
— Я не понимаю.
— Я не могу тебе объяснить. Я сам не очень хорошо это понимаю. Но то, что мне об этом известно, мне не нравится. Это практиковалось в Европе в некоторых хасидских семьях. — Голос его стал тверже. — Есть способы получше научить ребенка состраданию.
— Я не…
— Рувим, я не могу тебе объяснить то, чего я сам не понимаю. Рабби Сендерс воспитывает Дэнни определенным образом. Я не хочу больше об этом говорить, это меня раздражает. Поговори с Дэнни, хорошо?
Я кивнул.
— А теперь мне надо еще кое-что доделать.
И он вышел из комнаты, оставив меня в недоумении.
Я хотел поговорить с Дэнни на следующий же день, но когда мы встретились, он был в такой панике по поводу брата, что я не рискнул передать ему слова моего отца. Доктора диагностировали болезнь его брата как дисбаланс состава крови, вызванный тем, что он съел что-то не то, сказал он мне за обедом. Он был бледен, мрачен и беспрестанно моргал. Ему подбирают новые таблетки, и ему придется оставаться в больнице, пока врачи не убедятся, что таблетки подходят. И ему теперь надо будет очень следить за тем, что он ест. Дэнни был хмур и несчастен весь день и потом всю неделю.
Леви Сендерса выписали из бруклинской Мемориальной больницы в следующую среду после обеда. Мы встретились с Дэнни на следующий день за обеденным столом и ели молча. С братом все в порядке, сказал он наконец, и все успокоились. Но мать слегла с высоким давлением. Доктора говорят, — она просто переволновалась из-за Леви и все, что ей нужно, — это покой, скоро ей станет лучше.
Еще он мне тихо сказал, что собирается послать заявки на получение стипендии на обучение в докторантуре по психологии в три университета — в Гарвард, в Беркли и в Колумбию. Я поинтересовался, как долго он сможет держать это в тайне.
— Не знаю, — ответил он не без напряжения в голосе.
— Скажи своему отцу все прямо сейчас. И покончи с этим.
Он мрачно уставился на меня.
— Мне не нужны его вспышки ярости за каждым ужином, — сказал он раздраженно. — Все, что я от него получаю, — это молчание или вспышки. Хватит с меня этих вспышек.
Тогда я передал ему свой разговор с отцом. По мере того как я говорил, его лицо делалось все беспокойнее.
— Я тебя не просил отцу рассказывать, — прошипел он наконец.
— Мой отец держал от меня в тайне ваши встречи в библиотеке, — напомнил я. — Не бойся, он не скажет.
— Никому больше не рассказывай.
— И не собираюсь. Так что мне ответить отцу? Собираешься ли ты соблюдать ортодоксальный иудаизм?
— Я тебе давал хоть какой-то повод подумать, что я намереваюсь бросить ортодоксальный иудаизм?
— А что ты ответишь отцу, если он спросит тебя про бороду, про лапсердак, про…
— Он не спросит.
— А если спросит???
Он нервно потянул за пейс:
— Как ты себе это представляешь — что я буду практикующим психологом и выглядеть при этом как хасид?
Честно говоря, я и не ожидал другого ответа. Потом мне пришла в голову другая мысль.
— А что, если твой отец увидит письмо, которое придет в ответ на твое заявление о поступлении в докторантуру?
Он уставился на меня.
— Я как-то об этом не подумал, — сказал он медленно. — Мне надо будет его перехватить.
Он поколебался, потом лицо его снова затвердело.
— Нет. У меня не выйдет. Почта приходит позже, чем я ухожу в колледж.
Глаза его наполнились настоящим страхом.
— Поговори-ка ты с моим отцом, — сказал я.
Дэнни пришел к нам домой тем же вечером, и я провел его в кабинет к отцу. Тот быстро повернулся от стола и пожал Дэнни руку.
— Давненько не встречались, — сказал он, широко улыбаясь. — Очень рад тебя снова видеть, Дэнни. Садись.
Сам он пересел от стола в кресло рядом с нами, которое попросил меня принести из кухни.
— Не сердись на Рувима за то, что он мне рассказал. Я привык хранить тайны.
Дэнни нервно улыбнулся.
— Ты расскажешь отцу в день своего раввинского посвящения?
Дэнни кивнул.
— Девушка тут тоже замешана?
Дэнни снова кивнул, искоса бросив на меня взгляд.
— Ты откажешься на ней жениться?
— Да.
— И твоему отцу придется все объяснять ее родителям и всей общине.
Дэнни промолчал, его лицо напряглось.
Отец негромко вздохнул:
— Это будет очень неловкая ситуация. Для тебя и для твоего отца. Ты точно решил не занимать места отца?
— Да.
— Тогда ты должен в точности знать, что говорить ему. Продумай, что ты скажешь. Продумай, о чем он спросит. Что будет его больше всего волновать после того, как услышит о твоем решении. Ты понимаешь меня, Дэнни?
Он медленно кивнул.
Наступило долгое молчание.
Затем отец подался к его креслу и тихо спросил:
— Дэнни… Ты умеешь слушать тишину?
Дэнни уставился на моего отца. Его синие глаза в испуге распахнулись. Он бросил на меня взгляд, потом снова перевел его на отца. И медленно кивнул.
— Ты сердишься на отца?
Дэнни покачал головой.
— Ты понимаешь, что он делает?
Дэнни замешкался. Потом снова покачал головой. Его глаза были широко раскрыты и отрешенны.
Отец снова вздохнул.
— Однажды он с тобой объяснится, — сказал он тихо. — Он объяснит тебе это. Потому что захочет, чтобы ты нес это и дальше, со своими детьми.
Дэнни нервно заморгал.
— Никто не в состоянии тебе помочь, Дэнни. Это касается только тебя и твоего отца. Но продумай как следует, что ты ему скажешь и о чем он тебя спросит.
