— Помогает развеяться после сектора, — ответила Нуала.
— Я скучаю без тебя, — сказала Сония, когда принесли кофе. — Скучаю по Сомали. Наверно, ужасно, что я говорю такие вещи?
— По мне, так нет. Мы приносили пользу. А по революции? — спросила Нуала, чуть помолчав. — По ней тоже скучаешь?
— Думаю, она закончилась.
— Никогда. — Нуала оглядела улицу, словно кто мог их подслушивать. — Никогда, — прошептала она. — Не для меня.
Сония, нахмурясь, смотрела в чашку с тепловатым эспрессо.
— Тебе покажется наивным, — проговорила она, — но, думаю, в Иерусалиме происходит что-то важное.
— И что бы это могло быть? Второе пришествие или что-то в этом роде?
— Для меня Иерусалим не то же, что для тебя, — сказала Сония подруге. — Я верю в его особость. И думаю, что могу найти в нем то, зачем туда ехала.
— Ах, Сония, — вздохнула Нуала. — Каждому свое, наверно. Ты такая, какая есть.
— Разве ты когда-то не была верующей, Нуала?
— Я? Была, конечно. Собиралась стать монашенкой, как всякая маленькая дурочка в графстве Клэр.
— Ты больше не веришь?
— У меня была эгоистичная, нездоровая вера. Вера подростка. Теперь я повзрослела, надеюсь. И верю в освобождение. Что если оно возможно для меня, то возможно и для каждого. И что я не добьюсь его для себя, пока все его не добьются.
— Понимаю, — сказала Сония.
Нуала проводила ее до ночной стоянки шерутов и посадила в машину, идущую до пансиона текке, немецкоговорящих израильтян, в Герцлии.
— Кстати, — спросила Нуала, — как у тебя со связями на горе Злого Совета? Можешь ты получить у них белую ооновскую машину?
— Господи! Только что Стэнли просил меня о том же. Что происходит?
— Ничего не знаю насчет Стэнли, — ответила Нуала. — А я в списке у Цахала. В определенные дни они задерживают меня, держат часами. Когда белая машина, они, если заняты, просто машут: проезжай, мол.
— Я с ними не общаюсь, — сказала Сония. — У тебя же есть удостоверение НПО.
— Ты права. С этим нет проблем. Но дело в том, что нам может понадобиться твоя помощь. Во имя старой дружбы.
— Нуала, я не могу достать машину.
— Но ты могла бы поехать со мной. Взять кого-нибудь еще. Я хочу сказать, что чем больше нас будет, тем лучше.
— Не знаю, Нуала. Ты не везешь оружие, нет?
— Ты всегда знала, — сказала Нуала, — что мы делаем и что у нас есть.
— Ты не имеешь дел со Стэнли, нет? Все эти наркотики…
— Стэнли не мой тип. Хотя мне нравится его татуировка.
— Ладно, — сказала Сония. — Я тебе помогу, но только если это не причинит никому вреда. Позвони мне.
Нуала улыбнулась и наклонилась поцеловать ее.
28
В одном из гостевых домиков во дворе Галилейского Дома Януш Циммер и Линда Эриксен сидели рядышком на валлийском пледе, которым Линда аккуратно вновь покрыла постель после их с Янушем любовных утех. Домик был тот самый, с «Козлом отпущения» Холмана Ханта на стене, куда месяц назад заглядывал Лукас.
Сейчас домики у стены были зарезервированы для приглашенных евангелистов и главных их спонсоров, подписывавших векселя, харизматиков, приезжающих обновить свою харизму, переводчиков с арамейского и прочих друзей и лиц, сотрудничавших с Домом. К последним относились и Циммер с Линдой.
— Для нас было бы лучше, любовь моя, — сказал Циммер, — если б мы жили в менее бурный период истории.
— Есть, кажется, древнее китайское проклятие: «Чтоб тебе жить в интересные времена».
— Ну, ко мне оно перешло по наследству, — сказал Циммер. — Я родился перед холокостом, родился вопреки здравому смыслу. И по сей день оно остается на мне. Единственное мое благословение — это ты, моя помощница.
— Вряд ли я чье-то благословение, — скромно сказала Линда. — Для бедного Теда я точно не была благословением. Я была нужна ему здесь, но оставила его. Знаю, я в ответе за то, что случилось.
Циммер пробурчал что-то успокоительное. У него не хватило решимости опровергать ее.
— Но он чувствовал себя здесь чужим, — сказала она. — А я здесь как дома.
— Да.
— Я почти невежда. Меня не воспитали в вере.
— Если говорить о крещении, то тебя крестили огнем, — сказал Циммер.
Линда вышла на середину комнаты и скрестила руки на груди: скорбная Руфь в чужих полях[263].
— Хорошо. Что я должна делать?
— А вот что, любовь моя, — сказал Циммер. — Нуала Райс регулярно ездит в сектор Газа за наркотиками в обмен на оружие.
— Ты знаешь об этом? — в ужасе спросила Линда. — Почему не сообщишь властям?
— Ты про Шабак? У нас есть кое-какие контакты в Шабаке. И должен тебе сказать, власти прекрасно осведомлены об этом трафике. Так они вооружают одну из группировок ООП, которую, по их мнению, могут контролировать и таким образом поддерживать там порядок.
Линда была в шоке:
— Но наркотики будут употреблять евреи!
— Немногочисленные отбросы общества. Большая часть наркотиков разойдется в Хайфе и Назарете. По крайней мере, так говорят. В любом случае твое участие сведется главным образом к следующему: ты воспользуешься своим положением в Коалиции по правам человека для поездок в сектор. Так часто, как сможешь, будешь брать с собой Сонию Барнс, и постарайся проследить, чтобы она была внесена в документы в качестве сопровождающей Нуалы Райс… Мы хотим, чтобы создалось четкое впечатление, будто они работают совместно. Например, можешь сказать ей, что есть информация об избиении в Джабалии тех, кто швыряется камнями, а ты поехать не можешь. Попроси ее проверить эту информацию для Коалиции по правам человека. Оказать тебе такую услугу… Если возможно, пусть переночует там. Это не должно составить трудности, поскольку парень Нуалы живет в Джабалии. Если возникнут проблемы с Цахалом, с кем-нибудь, кто не участвует в этом деле, — мы пошлем тебя, чтобы выручить их.
— Когда нужно ехать?
— Мы пока не знаем точно. Но скоро.
— Цель, наверно, в том, чтобы остановить трафик? — предположила Линда.
— Цель в том, чтобы уничтожить вражеские алтари на Храмовой горе. Снести их и построить Храм Всемогущего.
— Боже мой! — воскликнула Линда. — Будут бунты. Будет война.
— Верующих это не остановит: иногда Всемогущий хочет, чтобы мы жили в мире. Иногда требует войны.
