На всем протяжении готовки он не проронил ни слова и, только когда картошка уже скворчала на трех сковородках, сказал негромко:
— Тебе тут трудно будет.
— Почему?
— Шумно, много разговоров. Книга как губка — надо писать в тихом месте, чтобы в нее не впитывались чужие слова.
Я помолчала, обдумывая сказанное. Честно говоря, не ожидала от Олана таких речей. От Нурлана — другое дело.
— Кстати, а где Нурлан? Гуляет?
— Уехал.
— Что, совсем уехал?
— Совсем.
Олан помешал картошку ножом, посолил, сказал «скоро будет готово» и скрылся за дверью.
Утолив голод, я уселась, как давеча, в кресло, полная решимости творить, даже если потолок будет продолжать обваливаться. Некоторое время посидела с закрытыми глазами, намечая новые связи между персонажами и обдумывая наиболее благоприятный исход событий. За этим благородным занятием застала меня Дарья, пришедшая со службы. Вскоре с полными пакетами продуктов ввалились Великан Крысобой и Ярослав-Богдан. Кроме всего прочего, с ними пришла девушка, принесшая кассету с фильмом Ким Ки Дука. Предлагалось наслаждаться кинематографическим шедевром под принесенное Крысобоем пиво. Утонченная Варвара выразила решительное несогласие, требуя по крайней мере китайского сливового вина. Пиво лучше оставить на просмотр «Ночного дозора», заявляла она, вызывая хохот Ярослава-Богдана и тихое недоумение Крысобоя. Завязался ожесточенный эстетико-гастрономический спор. Варвара предлагала срочно отправить Крысобоя за упомянутым вином, Ярослав-Богдан возражал, что такое вино можно купить только в центре и Крысобой никак не обернется раньше шести. Варвару это не останавливало — все равно еще не все собрались. С кухни подавала звонкие реплики Дарья, уже поставившая варить креветки.
— Есть в этом доме спокойное место? — вопросила я и немедленно препровождена была в комнату Ярослава-Богдана, где не было никакой мебели, кроме стеллажей до потолка и матраса на полу.
Уединение мое нарушено было только однажды — когда Дарья принесла тарелку салата, креветок и маленький стаканчик вина. Из гостиной то и дело долетали обрывки разговоров и взрывы хохота, потом свет погас и потекли медленные, приглушенные звуки фильма.
Я сражалась с текстом. Казалось, что начинаю я его даже не с нуля, а с какой-то отрицательной величины, что история не дает себя рассказывать, сопротивляясь замыслу, в котором изначально содержится зерно благополучного исхода. Но вскоре я уверилась, что сама по себе история тут ни при чем и я преодолеваю не сопротивление материала, а чью-то чужую волю, противостоящую моей. Фразы получались на редкость примитивными, вроде «мама мыла раму», но в этом была и особая сила — свободные от красот языка, они приобретали характер магических заклинаний, которые никому не отменить.
Я нащупывала нити сюжета и связывала их между собой, пренебрегая подробностями и описаниями. Шариковая ручка неслась по шершавым страничкам, и вырисовывалась система, стройная и симметричная, как паутина, оставалось только внятно о ней рассказать. Повествование приближалось к концу, мне становилось понятно, что книжки не хватит — после неудавшегося первого варианта осталось слишком мало чистых листов. Почерк мой становился все мельче, строчки плотней жались друг к другу. Блокнота не хватило. Я выводила последние бисерные буковки на корке, когда на пороге появился Ярослав-Богдан и осведомился:
— Вы, барышня, собираетесь спать в этом году? Лично я — собираюсь.
Оказалось, что уже три часа ночи, гости давно разошлись, оставшиеся заняли все свободные спальные места, а дремать в кресле в гостиной Ярослав-Богдан был категорически не согласен.
Я прихватила нетронутый стаканчик с вином, отправилась через темную квартиру на кухню. Там горел свет, сидел за клеенчатым столом Олан, курил и щурился от собственного дыма.
— Привет, — сказала я.
Щурясь, он поднял два пальца знаком «V».
Мы сидели и молчали, я отхлебывала микроскопическими глотками душистое вино, лихорадочно соображая, как поступить с окончанием истории, теснящимся у меня в голове.
Олан тоже думал о чем-то своем, не догадаешься о чем — у него было лицо каменного божка.
И тут вошел недовольный Ярослав-Богдан в трусах и тельняшке, неся в вытянутой руке телефон, надрывающийся Сороковой симфонией Моцарта. Я не сразу сообразила, что телефон этот мой, забытый в его комнате, а сообразив, прижала к уху и завопила как ненормальная:
— Серафим! Серафим!
— Добрый вечер, Ирина, — сказал женский голос с легкой царапающей хрипотцой.
Не дожидаясь ответа, голос осведомился, могу ли я приехать в известное мне место для короткого разговора о делах. Это касается известного мне человека…
— Что случилось? — ледяным тоном спросила я.
— От вас зависит вся его дальнейшая судьба. — Голос Джайв был вкрадчив настолько, что угадывалось: судьба «известного мне человека» зависит на самом-то деле от нее. — Чем скорее вы приедете, тем скорее увидите, что случилось.
В трубке раздались короткие гудки. Я стиснула зубы.
— Так. Мне срочно нужно идти.
Олан внимательно посмотрел на меня:
— Сейчас ночь.
— Вижу.
Пока я лихорадочно одевалась, путаясь в шарфе, Олан скрылся ненадолго в недрах квартиры и появился снова, неся небольшой рюкзак со своими вещами:
— Вместе пойдем.
— Тебе тоже куда-то надо?
Он не ответил.
Я прогрохотала вниз по лестнице и выскочила в палисадник.
Спальный район идеально исполнял свое предназначение. Ни единого огня не было в окнах высоток, свет фонарей синел вдалеке у подножия «китайской стены», под ногами хрустели замерзшие лужицы, и звук этот был неправдоподобно громким в окружающей тишине.
Олан шагал рядом, бесшумный и молчаливый.
На ходу я вытянула за шнурок из сумки бронзовый амулет Миши Пана и повесила на шею, спрятав под куртку. Шнурок оказался длинным — диск закрывал вовсе не область солнечного сплетения, а живот, но это сейчас казалось совершенно неважным.
Мы миновали дворы и пустырь, отделяющий Юбилейный от автострады. Я нетерпеливо вглядывалась вдаль, где маячили огоньки фар.
— Куда едем? — спросил Олан, выходя на проезжую часть.
— Это называется «Замок».
Первую подъехавшую машину Олан пропустил. Вторую тоже. Третью остановил — одну из тех, хищных, которые обычно не реагируют на призывы голосующих на обочине. Олан засунул перебинтованную голову внутрь и чрезвычайно быстро договорился.
Усаживаясь, я увидела наши мелькнувшие отражения в зеркале — молодая женщина с безумным взором и невозмутимый нерусский юноша с обмотанной бинтами головой. Седой, похожий на рептилию человек за рулем то ли куда-то здорово опаздывал, то ли одержим был манией самоубийства: нас вжимало в сиденья и валило друг на друга на поворотах. Водитель, казалось, не имел понятия о светофорах, дорожных знаках и о том, что на некоторых улицах движение бывает односторонним. Но благодаря его безумию мы в рекордные сроки достигли набережной, миновали мост в режиме «низкого полета» и устремились к финишной прямой.
