Так что произойдет, если я напишу, как предлагает Санек? Как вообще отражаются записи на судьбах тех, о ком я пишу? Горностай сказал: все сбывается на девяносто девять и девять десятых процента, но это если только сидеть и писать в этой башенке. А если в другом месте?
Внезапно мои размышления были прерваны жесточайшим приступом зубной боли, и сразу стало понятно, что делать дальше. Как минимум первый шаг был мне предельно ясен.
Первую половину дня я провела среди острых медицинских запахов, визга бормашин, утомленных страдальцев, сидящих вдоль белых стен и сосредоточенных лекарей в масках. По окончании ритуала зубоврачевания мне выписали счет — ровно на ту сумму, что была у меня в кармане. Впрочем, осталось еще на небольшую бутылочку пива, которую я купила в ближайшем павильоне, дабы ознаменовать избавление и немного анестезироваться задним числом.
Жизнь налаживалась. Глотнув из бутылки и вдохнув полной грудью влажный воздух, я закинула сумку на плечо и пошла к Иванниковым.
Поставив пустую бутылку на парапет Нового моста, я вспомнила, что неприятности мои начались с того, что зуб заболел, следовательно, его излечение может положить начало позитивным изменениям в окружающей действительности и даже помочь мне правильно рассказать историю. Голова моя была легка, сознание кристально ясно, дух тверд как никогда.
Я щелкнула пальцами и сказала вслух:
— Мир — это магия.
По дороге я заглянула в подвальчик одной из хрущевок, выкрашенный в бирюзовый и желтый цвет, под бирюзовой же вывеской «Товары из Индии». Там работал Миша Пан, у которого я надеялась занять денег.
Облик Миши Пана можно описать просто: возьмите немного Цоя и немного Брюса Ли, чуть-чуть приплюсните сверху и добавьте улыбку чеширского кота. С этой вот улыбкой Миша Пан сидел в вязком аромате благовоний, среди батиков, циновок и топорных украшений из крашеных камней. Уникальная способность Миши Пана заключалась в том, что он каким-то образом умел убедить покупательниц, что грубые бирюльки, изготовленные в нищем квартале Бомбея артелью неприкасаемых идиотов, на самом деле являются эксклюзивными изделиями ручной работы, а также магическими и целительными талисманами, обещающими богатство, любовь и счастье. Думаю, что, выйдя из зоны действия Мишиной улыбки и стряхнув наваждение, дамы искренне задавали себе вопрос: на кой черт я это купила? Но товары из Индии обмену и возврату не подлежали, о чем гласила надпись над Мишиной головой.
Когда я вошла, Миша как раз работал с покупательницей. В ушах у нее болтались бирюзовые серьги, в горсти она сжимала несколько разнокалиберных колье и ониксовых четок и прикладывала к груди расписной хлопковый шарф. Вид у нее был слегка ошарашенный. Миша подставлял ей зеркало и что-то ласково и неразборчиво приговаривал.
Я прошлась по подвальчику, ощупывая одежки и поглаживая хоботы сандаловых слонов. Когда покупательница удалилась со всеми бусами и платками, Миша немедленно переключился на меня. К его чести, узнав о моей неплатежеспособности, он не утратил радости от встречи и, порывшись в кошельке, дал мне двести рублей.
— Слушай, что я тебе покажу, — сказал он. (Это было в стиле Миши: «слушай, что покажу», «смотри, какая музыка».) Откуда-то из-под прилавка он вынул бронзовый диск диаметром сантиметров пятнадцать. На нем было нечетко оттиснуто нечто среднее между календарем древних майя и картой звездного неба древних же египтян, с краешку пробита дырочка, в которую вдет был витой шнурок.
— Уникальная вещь, — начал Миша, как обычно придумывая на ходу. — Защищает зону солнечного сплетения. Подобными дисками охраняли себя от неблагоприятных энергетических воздействий египетские жрецы…
— Мишенька, милый, — сказала я, — я ничего не покупаю.
— Это вообще не продается, — заявил Миша. — Дарю.
— Не надо. Это не мой стиль.
— Надо-надо. — Миша сунул диск мне в руку. — Бери-бери.
— Да зачем, Миша?
— Для защиты, Ирочка. У тебя лицо камикадзе.
И Миша снова уселся за прилавок с блаженным чеширским видом.
— А… — я хотела что-то спросить, но в подвальчик впорхнула стайка студенток-младшекурсниц, и Миша промурлыкал им навстречу: «Что-то подсказать?»
С диском в руке я поднялась по желто-бирюзовым ступенькам на улицу. Хмыкнула, убрала его в сумку. Камикадзе, значит. Ритуальное саке выпито, вражеский крейсер еще не показался вдали, кругом море и небо. Никаких сомнений, точное знание, что делать дальше, и вдохновение, особого рода вдохновение, как же иначе. Ну тогда, Мишенька, я действительно камикадзе.
Еще думала я о том, что в попытках затаиться перестаралась настолько, что перестала принимать участие в собственной жизни, сделав ее предсказуемой, как путь кольцевого трамвая. Неторопливое течение убаюкало меня, укачало, уверило в том, что все совершенно нормально и так будет продолжаться вечно — никаких событий, приводящих к ситуациям выбора, принятия решений и ответственности. Я привыкла, что жизнь сама собой живется и управлять ею невозможно, да и ни к чему.
Но неожиданно кольцевой трамвай сходит с рельс и устремляется вдаль со все возрастающей скоростью. Судьба моя без всякого предупреждения начинает полностью зависеть от меня, равно как судьба энного количества людей. И на смену панике приходит ощущение огромных возможностей.
Мимо палисадников и гаражей я дошла до огромной подворотни в «китайской стене» и, миновав ее, очутилась в Юбилейном. Обсаженный сиренью дом Иванниковых, трогательно одинокий среди высоток, калитка, лестница, пахнущая кошками…
Мне открыл Олан, невозмутимый, с перебинтованной головой и дымящейся «беломориной» в пальцах. Молча посторонился, пропуская меня внутрь. Варвара сидела в уголке гостиной за компьютером, обложенная немецкими словарями и кипами бумаги.
— Представляешь, — сказала она, не оборачиваясь, — у нас потолок обвалился ночью. Прямо на Олана.
Я посмотрела туда, где на потолке виднелась дранка, и сочувственно спросила:
— Больно?
Он промолчал, глядя на меня без всякого выражения.
— А где все?
— Кто где, — пробормотала Варвара, не выныривая из своих синтаксических водоворотов.
Даже когда я объявила, что уволилась с работы, буду некоторое время жить здесь и безвылазно сидеть в квартире, дописывая книгу, она только проронила тихое: «Угу, угу…»
— А поесть чего-нибудь не найдется? — вконец обнаглела я.
— Если только сама приготовишь. Есть картошка… кажется.
— Отлично!
— Только готовь, пожалуйста, на всех.
— А сколько нас всех?
— Человек шесть-семь, где-то так…
Горя голодным энтузиазмом, я нашла на кухне черный полиэтиленовый пакет с картошкой, расстелила на полу газету и уселась на табуретку с ножом и картофелиной. Минут пять спустя ко мне молча присоединился Олан. Присев на корточки, он ловко выхватывал картофелины из пакета и быстро-быстро поворачивал их в пальцах, едва касаясь неподвижным маленьким лезвием. Кожура вилась длинными тонкими спиралями. В белой повязке на лбу Олан походил на ниндзя.
