Сейчас будет драка. Это точно. Даркон сказал, что против него я не продержусь и двадцати секунд. Если вспомнить о вмятине, которую он оставил на обшивке из стекловолокна, я, пожалуй, спорить не стану.
Не исключено, что Джиско прав и Даркону подправили генетику. Может быть, в нем сочетаются опасные черты всего животного мира. Какой смысл драться с существом, у которого глаза и рефлексы хищника и мускулатура быка, а удары он наносит со скоростью и яростью льва?
Встаю в боевую стойку. При малейшем намеке на неприятности готов двинуться в любую сторону.
— Нет, — говорю. — Случайно не слышал об этих пузырьках как-его-там. Это что, соус к макаронам?
— Ампулы Лоренцини, — поправляет он меня. — Джек, о белых акулах надо знать две вещи. Некоторые полагают, будто если столкнулся с акулой-людоедом, лучше всего замереть на месте. Но у акул есть в голове такие уникальные канальцы, заполненные гелем, которые называются «ампулы Лоренцини» и позволяют им чувствовать даже самые слабые электромагнитные поля. Если ты хотя бы шелохнешься, если самый крошечный твой мускул непроизвольно сократится, акула поймет, что ты живой и просто прикидываешься трупом. От этого у нее только разыграется аппетит.
— Благодарю, — говорю я Даркону. — А это так важно, поскольку…
— Во-вторых, — продолжает он, — о белых акулах надо знать вот что. Они обладают уникальнейшим чутьем на кровь. Чувствуют несколько капель на огромном расстоянии. Я только что вылил в эту бухту двадцать галлонов человеческой крови. Поблизости плавает как минимум дюжина белых акул-людоедов. Они способны развивать скорость двадцать миль в час. Посчитай сам.
— Они уже плывут сюда, — выдавливаю я.
— Пора обедать. — Он кивает. — Всего хорошего, Джек.
Я вижу, что она приближается, но сделать ничего не могу. Это та самая правая рука, которая проделала вмятину в обшивке. Поднимаю левую, чтобы заблокировать удар, но удар прибывает к цели задолго до расписания.
Он мне сделает такую же вмятину в голове! Да он же мне череп раскроил!
Нет, череп, кажется, все-таки цел, но я лечу через кабину и отскакиваю от кожаной обивки. Оглушенный, подаюсь вперед и попадаю прямо в объятия Даркону.
Первое, что я успеваю понять, — это что меня оторвали от земли. Комбинацией захвата из джиу-джитсу и броска из дзюдо, которой мы с Эко не проходили. Прием джиу-джитсу — это болевой контроль, который не дает мне двигаться. Больно мне неописуемо, я слышу, что плачу, как младенец.
Судя по всему, двадцать секунд истекли, потому что приходит черед броска из дзюдо. Даркон вышвыривает меня из лодки в кровавую, бухту.
— Прощай, братишка, — шепчет он, отпуская меня. В полете я слышу, как он заводит двигатель лодки.
Шлепаюсь в кровавую воду. Холод меня отрезвляет. Бухта уже не кристально чистая. Видимость сильно ограничена густым багровым туманом.
Выныриваю на поверхность и трясу головой, чтобы в ней прояснилось. Вижу, как лодка летит прочь. Даркон коротко машет мне и кричит по-латыни: «Frater, ave atque vale».
Эту фразу я знаю из Теннисона. Она означает «здравствуй и прощай, брат».
Прощай, лодочка-ракета. Здравствуй, белая акула.
Два спинных плавника рассекают воду, направляются ко мне. Они в нескольких сотнях ярдов, но быстро приближаются.
Думай, Джек. Тебе осталось не больше минуты.
Думать я могу только о том, что меня вот-вот сожрут.
Панический визг в ушах.
Парализующая истерика.
Я с ней справляюсь. Пятьдесят секунд. ДУМАЙ!
Вот чего делать не надо. Не надо пытаться уплыть от них. Они гораздо быстрее, а ты посреди бухты.
Не стоит также прикидываться мертвым. Потому что волей-неволей пошевелишься, и их ампулы Лоренцини взвоют, что твой обеденный гонг.
Что остается? Да ничего.
Белые акулы предпочитают нападать снизу вверх. Значит, надо нырять.
Вожусь с бусами Эко. Снимать бусины некогда. Скусываю две, проглатываю. Чувствую, как они распадаются в животе. Ныряю солдатиком.
Две акулы мчатся ко мне сквозь красную мглу, будто отощавшие торпеды. Если на свете есть что-то страшнее пары акул-людоедов, которые мчатся прямо на тебя в кровавом тумане, то я этого даже представить себе не могу.
Пятнадцать секунд. Я уже под ними, так что они меняют траекторию. Окрестные рыбы расплываются кто куда. Их предупреждает шестое чувство. Приближаются маньяки-пожиратели. Тревога! Тревога! Очистить территорию!
Стаи скумбрии рассредоточиваются. Угри эвакуируются. Морские окуни отступают.
Помогите! Некому больше мне помочь. А было бы кому — все равно я не умею разговаривать с животными.
Но если мне никто не поможет, мне конец!
Надо же когда-то начинать!
Собираю всю свою психическую энергию. Все, чему меня учили Джиско и Эко. Если я действительно чей-то там маяк надежды, значит, умею это делать. К тому же я загнан в угол, а это мне только на руку. Ощущаю прилив чистой первобытной силы — как будто сам снова стал диким зверем.
Втягиваю в себя эту силу. Прогибаюсь под нее. Выбрасываю обратно — циркуляр об отчаянии по всем наличным каналам: «ПОМОГИИИИТЕ! SOS с маяка надежды! Меня сейчас съедят акулы! Я ваша последняя надежда! Последняя надежда океана! Я должен спасти вас всех, но для этого надо спасти меня! СРОЧНО! ПОМОГИИИИТЕ!»
Все впустую. С тем же успехом можно было бы молиться Повелителю всех собак.
Акулы уже, наверное, футах в тридцати.
Что бы сделал Джиско на моем месте? Какой путь к спасению открылся бы этому гению трусости?
И думать нечего. Джиско бы спрятался. Забился в какую-нибудь дыру.
Но никаких дыр тут нет. Это океан. Сверху вода. Снизу дно.
А на дне… На дне — лавовые пещеры!
Белые акулы меньше чем в двадцати футах. Пасти разинуты. Ряды зубов так и сверкают.
Ныряю на дно. Вот пещера. Нет, не то чтобы пещера, скорее небольшой грот под выступом.
Попадаю туда за долю секунды до того, как эти адские машины догоняют меня. Протискиваюсь внутрь. Надеюсь, угрей тут нет.
Акулы кружат над гротом. Они меня видят. Чуют. Не сомневаюсь, что ампулы Лоренцини у них улавливают мои корчи. Но добраться до меня эти твари не могут.
Одна пытается сунуть нос в мой грот. Фигушки-фиг. Нос слишком большой, а грот слишком маленький.
Другая примеривается отгрызть выступ. Ой.
Если они снесут потолок, то вплывут в грот и слопают меня, как конфетку.
Слышу, как их зубы с хрустом грызут лаву и камень. Выступ трескается и крошится. Еще пять секунд — и они расковыряют мою нору. Пять, четыре, три, два, один…
