– Я бы не стал на это рассчитывать.
Теперь Грея восхитил ее локоть, он стал его покусывать. Громадное для нее потрясение. Иногда он доводил ее до безумия, прежде чем войти в нее и утолить жажду, которую сам вызвал.
– Я считала аристократов более респектабельными. – Сегодня ночью она не будет говорить о серьезном. Только смеяться. Один короткий час не будет думать о том, что должна сделать. – Вы уверены, что вы не француз? По-моему, вы очень даже француз.
– Англичанин, со времен Ноева ковчега. Ты что-нибудь знаешь о том, как французы занимаются любовью? – Грей вел зубами по ее плечу.
– Кое-что знаю, хотя не слышала о том, что вы сейчас делаете. И не уверена, есть ли для этого название.
Он подхватил ее под спину, чтобы груди оказались возле его рта. Он слегка покусывал их, пока она не вцепилась в простыню.
– Знаешь, в постели ты всегда начинаешь говорить по-французски. Ты заметила? – Голос у него становился низким, когда он был возбужден. Как нижние тона фортепьяно.
– Не замечала, – по-французски ответила Анник. Пока он целовал ее вдоль ребер, исследуя каждое языком, она что-то тихо напевала. Может, это было по-французски. Кто знает?
Доведя ее до такого состояния, он сел рядом, чтобы они могли поговорить. Он любил разговаривать в постели, хотя она в это время совсем не была расположена к беседам.
Свечи догорели, и Грей раздвинул тяжелые голубые шторы. Лунный свет подчеркивал рельеф его мускулатуры, дельтовидную мышцу с белой линией от ножевого ранения. Она будет скучать по этому шраму, когда покинет его. Если Сулье не убьет ее, она будет скучать по нему всю жизнь.
– Тебя что-то беспокоит. – Грей провел кончиком пальца по ее нижней губе. – Я хочу, чтобы ты перестала волноваться. Я хочу тебя мягкой и податливой, а не борющейся со мной.
– Если б я с вами боролась, мой друг, вы бы это поняли.
– Возможно, ты борешься с собой. – Его большой палец двигался вниз к пупку. – Ты убежишь от меня, если сможешь. Даже в такую минуту.
Он всегда видел слишком много. Как она могла не любить его?
– Грей, я…
– Это видно по твоим глазам, когда ты проходишь мимо окна. Ты думаешь, как выбраться. Что тебе нужно сделать?
– То и это. Я не хочу больше разговаривать. – Ей осталось всего час или два, она не собирается их портить.
– И мы опять станем враждебными агентами. – Он подложил ей руку под плечо, и они лежали рядом, глядя в потолок. – Мне бы хотелось, чтоб Господь послал нам встречу в других обстоятельствах. Ты могла бы приехать в Литтлдин, это моя деревня, на майский праздник. Ты бы шла, жуя что-нибудь, и я бы увидел тебя…
– Одетой мальчиком? С вашей стороны неприлично обращать внимание на мальчиков.
– Ты была бы в зеленом платье, как на том обеде.
– Неужели я настолько глупа, чтобы ходить по полям в таком наряде?
– Это моя мечта. И я должен сказать, что на тебе надето. Итак… Ты идешь мимо кузницы. У нас большой майский праздник со скачками, танцами, костром, и все напиваются. Ты остановилась, чтобы посмотреть на происходящее. Я отбрасываю с дороги пару неотесанных деревенщин и приглашаю тебя на танец.
– Я отвечаю: «Да, благодарю вас».
– Конечно. Потом я верчу тебя до головокружения, пока ты уже не можешь стоять… между танцами и сидром. Я заманиваю тебя в лес и раздеваю.
– Я не хожу одна в лес с мужчинами. Я научилась этому раньше, чем у меня выросла грудь, если можно так сказать…
– Напрашиваешься на комплименты? У тебя превосходная грудь. – Он повернулся на бок и описал ее в воздухе, не прикасаясь. – Совершенство. Два совершенства. Мы идем среди деревьев, мимо старой мельницы к рощице. В лесах есть зеленые места, полные цветов. Я стелю нам свою куртку на траве.
– Мы лежим вместе, – прошептала она.
– До рассвета. И я по уши в тебя влюбляюсь. Ты остаешься со мной, Анник? Или ты встаешь, отряхиваешься и уходишь?
Глава подразделения английской разведки открыл перед ней свою душу.
– Я не хочу знать конец этой истории. Я лучше вернусь к танцам на траве.
– Или к занятию любовью в лесу. Это хорошая часть, верно? Если б мы были в Литтлдине, ты бы просыпалась с цветами в волосах. Ты бы вообще не захотела никуда бежать. Ты могла бы даже влюбиться.
– Я была немного влюблена в Роберта, пока он не превратился в вас и не запер меня тут.
– Я не могу отпустить тебя. Леблан тебя убьет.
– Возможно.
– Что ты о нем знаешь? Что это за секреты, из-за которых он так стремится убить тебя?
Она вдруг почувствовала, что лежит в постели с вражеским шпионом. Как же все это ненавистно!
– Давайте обсудим вместо этого огневые позиции в Тулоне. Я могу быть чрезвычайно остроумной насчет огневых позиций в Тулоне.
В следующий миг шпион исчез, ей уже страстно улыбался Роберт.
– Позже. – Он занялся ее грудью, и она чуть не застонала от безудержного желания. – К огневым позициям мы вернемся позже. У меня целый список секретов, ради которых я должен тебя совратить.
– Вы ничего от меня не получите. И вообще не разговаривайте о политике, даже когда я стану абсолютно глупой и вы заставите меня согласиться, что в теократическом государстве правит не духовенство, а мышь.
Грей засмеялся – ее такой серьезный Грей, которого она смогла заставить смеяться.
– Политической теорией занимается Гальба. Я занимаюсь практикой, и у тебя очень красивый пупок. Я тебе не говорил? Как чашечка желудя. Нужного размера.
– Нужного для чего? О, чтобы делать это?.. Но это совсем не эротично, только щекотно. Я все еще жду, что вы подкупите меня доводом.
Грей продолжал целовать ее, спускаясь ниже и ниже по животу.
– Тем, о чём я говорю?
– Нет. Полежи немного. Мы не торопимся. Я посмотрю, смогу ли я изменить твое мнение о красивых пупках. В любом случае это важнее политики.
– Цинизм – ваш недостаток. Вы… Вы… Я решила, что это, в конце концов, эротично.
Она дрожала, потому что Грей целовал нежную кожу внутренней стороны бедра.
– Я скажу вам… Я очень восприимчива к тому… что вы хотите сделать. Я не думала, что так будет, когда мне это описывали. Это казалось… довольно глупым… в то время.
Когда Грей начал целовать ее между ног, ей стало не до разговоров. Он превратил ее в жидкое пламя, бедра поднимались в ритмичном движении, она слышала, как шепчет:
– Такой красивый… вы для меня, красивый… только вы…
Когда он доводил ее до подобного состояния, рот уже не подчинялся уму, говоря больше, чем она хотела бы сказать. Он ждал, пока ее дыхание не превратилось в один стон, а руки не вцепились в него.
