Книга Дилемма Джексона - Айрис Мердок

Розалинда с Туаном оказались как бы запертыми в большой кровати с четырьмя столбиками по углам в старой части Пенндина. Постаравшись избежать встреч с остальными гостями и вернувшись из сада в спальню, они поспешно улеглись в постель. Здесь они чувствовали себя так, словно покачивались на волнах теплого и очень спокойного моря или медленно кружились в полусонном вальсе. Или, как заметил Туан, скользили по идеальному льду высококлассного катка — разница была лишь в том, что находилось все это в одном и том же месте. Когда была моложе, Розалинда каталась на коньках. А умел ли кататься Туан? Она никогда его не спрашивала! Как было бы замечательно вместе ходить кататься в Кенсингтон-Гарденз! Так или иначе, то, что должно было между ними произойти, произошло. Все было похоже на волшебную сказку, на чудо или на совершенно новую духовную форму существования, будто они вошли в некий огромный прекрасный храм. Прежде чем отправиться в мэрию, они оба инстинктивно, словно исполняя священный обряд, преклонили колена. К тому времени этап «а ты не сомневаешься?» был ими пройден, хотя каждый из них, безусловно, с волнением испытывал другого на прочность чувств. Туан и впрямь был безупречным рыцарем, Розалинда во сне и наяву ясно видела его сверкающий серебряный меч и шлем, покрывающий благородную голову. «Я нашла его, — думала она, — я нашла его!» Он обнимал ее так нежно и так крепко, он был чист душой, как дитя, но в то же время исключительно отважен и исполнен любви. И впереди было будущее, да, долгое будущее с детьми, прекрасными детьми, которые у них родятся. Все это и она сама, так долго боровшаяся за себя самое и победившая, постепенно залечивали его раны. Она боролась и за него тоже, но как-то раз, словно в свете сверкнувшей молнии, вдруг увидела, что уже слишком поздно, увидела и испугалась. Слишком много странных событий, божественных случайностей свело их. В сущности, это Мэриан толкнула их друг к другу: достаточно вспомнить, как он позвал Розалинду, когда Мэриан пришла к нему, как смотрел на спящих в его доме сестер…

«А потом мы держали друг друга за руки и целовались, — думала Розалинда, — и Туан признался, какая чернота у него в душе, и сказал, что я должна уйти, а потом поведал свою душераздирающую историю про собаку, историю, случившуюся посреди всеобщего кошмара. Он плакал и гнал меня, и я ушла. Вернулась, он рассказал мне о том, как снова исчезла Мэриан, и дал понять, что я свободна, имея в виду, что я могу выйти замуж за Эдварда, и опять выкинул меня за дверь, но я пришла снова, и он наконец сдался: "Ты победила, дорогое дитя", — и мы легли с ним в постель и лежали так же, как лежим теперь. Однако я знаю, что его до сих пор мучает странная боль, которую он пытается скрыть от меня, я слышала, как во сне он бормотал что-то на иврите. Думаю, эта боль никогда не покинет его окончательно, но я буду обнимать его своей любовью все крепче и крепче, как делаю сейчас, и привязывать его этой любовью к себе все теснее и теснее».

А Туан, лежа в ее объятиях, думал: «Какой бы ни была девушка, на которой я женился, это правильный выбор, это девушка, которую я люблю, и она любит меня и понимает мою печаль; боль, разумеется, никуда не уйдет, со временем она станет другой, но не уйдет. О, мои дорогие, дорогие родители! Я буду все больше и больше посвящать себя святым занятиям, моему Маймону, моему Спинозе, моему Шолему — гм… интересно, унаследует ли Розалинда Пенндин или Бенет оставит его Мэриан, а может, Джексону или квакерам?»

Было уже поздно, когда Эдвард и Анна вернулись в Хэттинг. За время короткой поездки они не сказали друг другу ни слова, но в какой-то момент Эдвард взял руку Анны в свою ладонь. Потом они так же молча вошли через парадную дверь в объятый тишиной дом, на цыпочках поднялись по лестнице, покрытой мягким ковром, и проследовали через коридор в спальню. Монтегю и Милли спали внизу. Брэн, по собственному желанию, — в дальнем конце дома. Добравшись до спальни, они скинули на пол свои легкие пальто и, обнявшись, сели на необъятную кровать. Потом долго беседовали приглушенными мягкими и исполненными любви голосами. Словно индийские божества, подумала Анна. При этом их мысли метались, словно мыши в западне. Анна, слегка отстранившись от Эдварда, смотрела на него так, словно он не переставал изумлять ее.

Сначала они говорили о Джексоне, о его положении, о том, как удалось Бенету заполучить его обратно. А может, Джексон сам пришел к нему? Потом — о Бенете: счастлив ли он, испытывает ли страх? О Розалинде — о том, какой безоглядно счастливой она кажется, разве что в обморок от счастья не падает; о том, как хорош собой Туан, однако, судя по всему, он совершенно нищий, что-то надо сделать, чтобы помочь ему; о том, какой серьезной была Милдред, когда говорила сама и слушала то, что говорил об Индии Джексон. Несомненно, в самом Джексоне есть что-то индийское. Нежно поглаживая бледное лицо Эдварда, Анна думала о том, какой у него благородный и трагический вид и как трудно даже сейчас достучаться до него: кажется, он витает где-то далеко. Наверное, перебирает в уме свои проблемы. Он немного рассказал ей о Рэндалле, и она с волнением ждала продолжения, но не торопила его. Разумеется, она кое-что и сама знала о Рэндалле, как и все остальные, но без подробностей. То, что Эдварду пришлось ей теперь рассказать, было немногим больше, чем ей уже было известно. Возможно, ничего другого он ей и не поведает, да оно, пожалуй, и к лучшему. Теперь Эдвард разговаривал с Брэном больше, чем она. «Как странно, — подумала Анна, — мне казалось, что придется прожить жизнь, обманывая собственного сына. Будут ли в нашей жизни другие обманы?» Она молила Бога, чтобы этого не случилось. Все эти фотографии и письма, даже письмо от доктора… Некоторые она сожгла, но не все — часть оставила, чтобы Брэн мог их найти. А потом Брэн разбил камнем окно — не с этого ли все и началось? О, только бы все они были счастливы! Счастье, лошади… но еще и школа, в которой учился Эдвард… будет видно, как все устроится. «Как бы я хотела верить в Бога! Хозяйка Хэттинга, да… да! Моя любовь к Эдварду становится все сильнее, она жжет меня, я люблю его всем сердцем и буду драться за него, как тигрица. Но мне придется всегда молчать, скрывать даже от него, даже от Брэна… О, Льюэн, Льюэн, ты должен простить нас, я знаю, ты простишь».