лакей с бакенбардами в виде рыбьих плавательных перьев и объявил, что теперь чаю подать нельзя, так как кухня и все люди заняты приготовлением ужина по случаю суаредансам, а если мадам и монсье желают ужинать, то в двенадцать часов можно получить ужин из четырех блюд за пять франков.
– Вон! – закричал на лакея взбешенный Николай Иванович, когда Глафира Семеновна перевела ему французскую речь. – Ведь это черт знает что такое! Люди просят чаю, а они предлагают ужин. Мерзавцы! Подлецы! И это лучший английский отель! Нет, завтра же вон из такого отеля! Переедем куда-нибудь в другой. Да и не могу я видеть эти фраки и натянутые лакейские морды! А горничная так словно балет танцует! Пируэты какие-то перед нами выделывает. Два раза сегодня чай требуем, и два раза почему-то его нельзя нам подать!
– Не горячись, не горячись! – остановила его жена. – Тебе это вредно. Сейчас я приготовлю чай… Хоть и трудно это, но приготовлю.
– Как ты приготовишь?
– Чайник у нас есть, чай есть, сахар тоже… Есть и две дорожные чашки. Вода в графине… Сейчас я вскипячу воду в металлическом чайнике на спиртовой машинке, на которой я грею мои щипцы для завивания челки, и заварю чай…
– Душечка! Да ты гениальный человек! Вари, вари скорей! – воскликнул Николай Иванович, бросившись к жене, обнял ее, потрепал по спине и прибавил: – Молодец баба! Действуй!
И вот Глафира Семеновна, переоблачившаяся в капот, занялась кипячением на спиртовой машинке воды. Стук в дверь. Вошедшая горничная в удивлении посмотрела на приготовление кипятку, улыбнулась и сообщила, что если мадам и монсье хотят пить, то можно подать вино и шипучую воду.
– Проваливай! Проваливай в свой кордебалет! – закричал ей по-русски Николай Иванович и махал рукой.
Горничная быстро произнесла «доброй ночи», положила на стол лоскуток бумажки и исчезла. Николай Иванович взял лоскуток и прочитал. На нем карандашом написано по-французски: «Чай и кофе от 8 часов до 10 часов утра, в 1 час дня завтрак, в 6 часов вечера чай, в 8 часов обед».
– Смотрите, пожалуйста, косвенный выговор делают, как смели спросить в непоказанное у них время чай, и прислали письменный приказ, как нам жить следует! Ах, скоты! Нет, вон из этой гостиницы. Ну их к черту! Не желаю я жить по нотам.
Через полчаса супруги пили чай. Николай Иванович с жадностью пил горячую влагу вприкуску и говорил жене:
– И право, так лучше… Какой прелестный чай… Один восторг, что за чай!.. Ведь я у себя в складах и в кладовых, в Петербурге, всегда такой чай пью, чай, заваренный прямо в большом чайнике. Артельщик пойдет в трактир и заварит. Ты и завтра утром, душечка, приготовь такой же… – сказал он жене.
– Хорошо, хорошо. Но каково жить в гостинице первого ранга и самим себе приготовлять чай на парикмахерской машинке!
Через четверть часа Глафира Семеновна укладывалась в постель, а Николай Иванович, продолжая еще сидеть около стакана, принялся писать письмо в Петербург своему родственнику, заведующему его делами. В комнате было тихо, но с улицы раздавался заунывный и несмолкаемый лай собак. Некоторые собаки, не довольствуясь лаем, протяжно завывали. Изредка слышался и жалобный визг собаки, очевидно попавшей в свалку и искусанной противниками.
Николай Иванович писал:
«Добрейший Федор Васильевич, здравствуй! Пишу тебе из знаменитого турецкого города Константинополя, куда мы приехали сегодня утром и остановились в лучшей английской гостинице. Ах, что это за дивный город! Что это за прелестные виды! Сегодня мы этими видами любовались с высоты знаменитой башни Галаты. На башню триста ступеней. Она выше Ивановской колокольни в Москве, и оттуда город виден как на ладони. Глафира Семеновна еле влезла, но на половине лестницы с ней сделалось даже дурно – вот как это высоко! А наверху башни пронзительный ветер и летают какие-то страшные дикие птицы, которые на нас тотчас же набросились, и нам пришлось отбиваться от них палками. Одну я убил. Она так велика, что каждое крыло у ней по сажени. Говорят, они питаются трупами здешних разбойников, которых турки за наказание кидают в море. А башня эта стоит на берегу моря. А морей здесь несколько: виднеется Черное море, и вода в нем кажется черной, виднеется Мраморное, и вода бы мраморная, потом пролив Босфор – и вода голубая, а затем Золотой Рог, и струи его при солнце блещут как бы золотом.
Сегодня же видел я и султана во всей его красе и величии, когда он во время турецкого праздника Селамлика показывался народу и въезжал в мечеть. Ах, какой это был великолепный парад! Смотрели мы на него из султанского дворца и удостоились даже турецкого гостеприимства. Нас приняли от имени султана двое настоящих турецких пашей и угощали чаем, кофеем, фруктами и шербетом. Да и вино здесь пьют, а только по секрету, и с одним пашой я выпил по рюмке мастики, турецкой водки. На вкус не особенно приятная, но крепче нашей. Принимали нас во дворце с большим почетом, и султан, узнав, что мы русские, когда проезжал, отдельно от всех нам поклонился и даже махнул рукой. Видели и султанских жен, когда они проезжали в карете, видели евнухов, видели весь генералитет. С пашой одним я подружился, и он звал меня в гости и обещал показать свой гарем. Побываю у него и напишу. А затем все. Очень устал. Хочу ложиться спать.
Будь здоров, поклонись жене. Глафира Семеновна тебе и ей также кланяется. Сегодня она целый день опасалась, чтобы ее здесь не накормили лошадиным мясом, а теперь спит.
Желаю тебе всего хорошего. Твой Николай Иванов».
О пользе калош
Наутро супруги еще спали, а уж проводник их стучал в дверь и кричал из коридора:
– Эфендим! Десять часов! Вы хотели мечети ехать смотреть! Экипаж ждет у подъезда. Самого лучшего экипаж достал. Вставайте.
– Сейчас, сейчас! Да неужто десять часов? – откликнулся Николай Иванович и принялся будить жену. – Афанасий Иванович! Вы подождите нас внизу и приходите так через час. Мы должны умыться, одеться и чаю напиться.
Глафира Семеновна поднялась не вдруг.
– Целую ночь проклятые собаки не дали спать. Воют, лают, грызутся, – жаловалась она. – Уж светать начало, так я настоящим манером заснула. И удивительное дело: днем голоса не подают, а ночью целый собачий концерт устроили.
Началось умывание. Закипел опять на парикмахерской спиртовой лампочке металлический чайник. Супруги окончательно решили не требовать больше чаю из буфета гостиницы. Глафира Семеновна начала вынимать платье из сундука.
– Здесь совсем весна. Солнце
