Девона они не особо верили.
А зря.
Потому что он их сдержал.
Неизвестно, о чем отец и брат говорили так долго, запершись в кабинете освобождённого к тому моменту Руни, но по итогу никаких санкций в сторону Севера не последовало, и они смогли спокойно дальше сами решать, с кем им торговать.
Вот только всадников Талурен лишился.
Все пережившие войну драконы севера и их всадники оказались в ведении Девона, став частью его Вакке.
А те, кто не желал подчиниться… Кто знал, где теперь из души?
Глава 23. Цонора Цоасси
Удивительно крупные хлопья снега, медленно кружась, укрывали толстым одеялом застывшую в сонном оцепенении степь, скованную льдом могучую Ивору, соединённую каналом с таким же застывшим Иттаром, крыши домов, улочки города, целый мир!..
Ветра не было.
Казалось, весь тот мир затих, и остался только стук сердца — и облачка пара, появлявшиеся с каждым выдохом.
По скромному мнению Цоноры было тепло, даже по сравнению с зимами в Тау'Ксе — хотя для Юга эта погода считалась суровыми морозами. Как ей успели рассказать, снег выпадал далеко не всегда, а когда случалось чудо и белоснежный покров укрывал степь, он быстро таял, смываемый нудной моросью.
Великие реки тоже редко сковывались льдом достаточной толщины, чтобы он был способен выдержать вес взрослого мужчины. Много пьяных идиотов и просто любителей испытывать судьбу, явно не местных, ибо южанам с младенчества вдалбливали в голову запрет приближаться ко льду, находили свою погибель в холодной воде, обеспечивая тем популяцию гулей новыми экземплярами. А сайши кланов ниже по течению — работой.
Впрочем, жалеть глупцов, не способных внять предупреждениям, Цонора не намеревалась — те сами были виноваты в собственных бедах. Жалела она тех, кому приходилось разбираться с последствиями действий тех глупцов.
Цонора знала, как опасен лёд. Просто у неё на родине он становился таковым к поздней весне.
Всякий цав'ен умел подчиняться приказам и следовать советам — иначе они бы просто не выжили в собственном суровом мире.
Наверное, именно потому, когда служанки посоветовали ей для прогулки всё же накинуть обитый мехом плащ, она не стала спорить и послушала их. Пусть и в отличие от всё тех же служанок, сновавших по двору замка, ей не приходилось кутаться в плащ, а падавшие на щеки снежинки не вызывали желания зарыться в нежный мех, спрятаться от них.
Наверное, зима станет её порой.
Наверное, это единственное время, когда она не будет чувствовать себя несчастной и лишней в этом краю. Когда вся её суть найдёт себе применение.
Возможно, когда-нибудь она признается себе, что отчаянно скучала по родине.
И пусть отец откупился ею.
И пусть там она никогда не была по-настоящему счастлива…
Но всё же она до ноющей боли в сердце любила край, подарившей ей жизнь. Любила тёмные коридоры отцовского замка, улочки города, своды пещер, освященных колдовскими кристаллами, и Сердце города, без которого жизнь в нём была просто невозможна.
В детстве ей говорили, что это именно Страж создал прародителей их народа, и могущественные источники, что стали Сердцами городов, способными заменить свет умирающей Солы.
Благодаря этому многие цав'ен годами не поднимались на поверхность, особенно женщины — грибы и мох росли в пещерах, ремеслами заниматься можно было и в городе, в тепле и свете, в безопасности.
Даже сама Цонора увидела снег впервые только в девятую свою осень — когда отец позволил ей подняться с ним на поверхность, чтобы встретить делегацию правителя соседнего города-царства. И снег этот в багровых лучах Солы, показался царевне самым прекрасным, что только могло существовать в Ианэ. И даже когда она обожглась о него, коснувшись, её мнение не поменялось — просто она запомнила, что красота нередко причиняла боль.
Тогда же она впервые увидела светило их мира, к слову.
И небо, усыпанное мириадами звёзд.
И беспроглядную тьму, клубившуюся на западе — самый краешек Бездны, делавший их мир столь неприветливым.
…А ещё, той же осенью, отец заключил договор с тем царем, и она должна была стать невестой юному царевичу.
А весной отец ушел в поход на А'Ксаан, оставив править её брата.
Его не было год.
Когда же он вернулся, за ним по пятам следовала пламенная смерть в виде драконьих всадников и их владыки. Они разорили то царство, с которым отец заключил договор, её жених погиб, а она, спустя долгие месяцы осады, когда народ был готов взбунтоваться от голода и самолично отдать их семью врагам, её отдали шесс'ен.
Как гарант мира, невесту второму принцу и почётную заложницу.
Цонора помнила, как ей было страшно покидать родной край навсегда. Как не хотела она отправляться к подбившим их врагам, как рыдала она, вцепившись в руку отца.
Но тот лишь смахнул её — и отдал слугам императора.
Предал её.
Последний раз Цонора видела Солу и звёзды родного мира через пелену собственных слёз.
И серый цавербийский снег.
Поэты юга видели в белизне снега что-то прекрасное. Метафору очищения мира через смерть и перерождение. Не зря же считалось, что чертоги Саинэ окружала именно что белая пустошь. И вечная метель.
Цонора знала цену этой красоте.
Цонора помнила, пусть уже и смутно, трескучие морозы родины и то, как тревожились женщины за своих мужей, ушедших на охоту — через раз кто-то да не возвращался. Пусть так было не во всякий год, порою, за лето удавалось собрать хорошие запасы и необходимость покидать город отпадала вовсе.
Зима — это меховые плащи, обтрескавшиеся губы и голод.
Даже у царей — голод.
Отец не желал пировать, когда народ сидел с пустыми животами, и потому в такие моменты приказывал раздавать содержимое дворцовых хранилищ.
Зима — время изоляции, когда никакие корабли не могли достигнуть цавербийских городов, потому что лёд толстым щитом сковывал моря, а безумный ветер не давал даже шанса воспользоваться санями и ездовых животными. Даже меж собой у городов-царств не было сообщения.
Суровый мир рождал суровый народ.
Снега на Цавербе было мало, вся вода давно застыла в ледниках, да и мало касалось происходившее на поверхности тех, кто не был охотником или разведчиком.
Их города-царства располагались глубоко под землёй. Там, где вечный холод не мог их достигнуть.
Их народ научился жить в таких условиях и не роптать на судьбу. Хотя, согласно преданиям и легендам, а также храмовым хроникам, до Прорыва всё было совсем иначе.
Каменный Лес был тогда живым, и именно из его древесины строились лодки и корабли,
