жил! Чтобы руководил компанией! Я хочу, чтобы ты был здоров и счастлив и состоялся в профессии!
– Ясно, – с грустью в голосе отвечаю я. – Думаю, пришло время вручить мое заявление об уходе.
– Милый, нет…
– Ты наверняка будешь рассматривать Майру Стюарт-Милл. Я поддержу ее кандидатуру.
– Не надо, – умоляет мама. – Подумай! Я тебя вообще не тороплю.
– По-моему, я уже превысил все возможные сроки отпуска.
– Артур, ты не можешь так поступить! Ты нужен компании. Ты нужен нам!
– Вот уж неправда, – усмехаюсь я, понимая всю нелепость маминых слов. – Ты всегда так говорила. Уверяла, будто компания без меня развалится. И я неплохо работал, пока не умерла Джулия. Но я не был незаменимым. Тебе просто хотелось держать меня рядом. Вот чего ты хотела на самом деле.
Мама пораженно смотрит на меня. Все, что я столько времени держал в себе, наконец прорвалось наружу, и дело тут не в злости, а в уважении к долго скрываемой правде.
– Я очень благодарен тебе за все, что ты мне дала, – продолжаю я. – И намереваясь передать мне управление компанией, ты выражала свою любовь. Но любовь в нашей семье исключительно материальная, деловая и холодная. Я привык думать, будто любят за что-то. И не представлял, что бывает иначе. Наверное, поэтому ты так ненавидела Джулию. Именно поэтому… Ведь она без всяких условий дарила то, что я, по твоему мнению, должен заслужить.
Мама молча смотрит на меня блестящими от слез глазами. На ее лице отражается смесь отрицания и гнева.
– Здорово же Коделл промыла тебе мозги, – сквозь зубы цедит она. – Раньше ты так не говорил. Раньше ты так не думал.
Услышав, как мама объяснила себе причину моих откровений, я медленно, спокойно вздыхаю.
– Желаю тебе всего самого лучшего, – ровным тоном говорю я.
К половине первого я возвращаюсь к себе в квартиру. Остаток дня в моем полном распоряжении. Наслаждаясь временным затишьем после того, как я решился уйти с работы, и перед неизбежными последствиями увольнения, я ставлю на проигрыватель случайную пластинку и сажусь на диван. Становится хорошо и спокойно.
Я откидываюсь на спинку дивана, смакуя ощущение тихого умиротворения. В памяти всплывает вопрос доктора Данн, который маленьким облачком висит на краю сознания. Она спросила, думаю ли я о Джулии. Доктор Данн одной из первых задала мне этот вопрос, когда я вернулся в Лондон. Все-таки хороший она психиатр.
Интересно, должен ли я переживать из-за своего ответа, из-за отсутствия чувств, вызванного вмешательством доктора Коделл. Однако чем больше я размышляю над ее вопросом, тем больше убеждаюсь в его бессмысленности. Возможно, моя любовь к Джулии угасла сама по себе, либо это чувство вырвали из меня насильно – результат один и тот же. Мои воспоминания о ней лишены ярких эмоций. И эти эмоции больше не разрушают меня, не грозят утопить в тоске, печали и боли.
Мой взгляд скользит по комнате и останавливается на телефонном аппарате. Никаких сообщений. Сегодня я еще не звонил, но, судя по тщетным попыткам на прошлой неделе, видимо, это бесполезно. Выходит, за время пребывания в Институте я окончательно разрушил отношения с матерью Джулии, раз она не желает брать трубку. Наверное, Лоррейн уважает мою просьбу, или обиделась, или пытается преодолеть свою боль, избегая того, кто лишь разбередит ее собственные раны. После недолгих колебаний я встаю с дивана и беру телефон, отчаянно надеясь, что причина не в третьем варианте.
Глава 43
Еще в автобусе я оплачиваю билет на поезд. За считаные минуты, оставшиеся до отправления, пробегаю через весь вокзал Кингс-Кросс и быстро прохожу через турникет на четвертую платформу. Меньше трех часов спустя, миновав центральные графства, я оказываюсь на севере Англии. Там я пересаживаюсь в другой, коротенький, поезд и еду до маленького городка.
Торопливо шагаю по извилистым улочкам к дому тещи, когда зимнее солнце уже скрывается за горизонтом. Наконец нахожу нужный дом, спешно миную коротенькую садовую дорожку и громко стучу в дверь.
Тишина. Стучу еще раз. Ничего. Никакого движения внутри. В окнах прихожей и гостиной темнота. Сердце сжимается от нехорошего предчувствия. Я снова заношу руку, чтобы постучать в дверь.
– Артур?
Я поворачиваюсь налево: по дорожке, ведущей с заднего двора, приближается Лоррейн. В руках у нее синий ящик с пустыми бутылками из-под молока. Я облегченно выдыхаю и улыбаюсь, чувствуя, как отпускает напряжение.
– Я звонил целую неделю. Вот и подумал… может, случилось что…
– О, нет, все в порядке, – мягко говорит Лоррейн. – Я ездила на озера. Питер и Брайди отправились туда с палатками, ну и я с ними за компанию.
– Ясно, – бормочу я, понимая, что худшие сценарии не сбылись. – Просто… я вам столько голосовых сообщений оставил. Я волновался.
– Ах вон как… Не знаю, как их проверять.
Некоторое время мы стоим в молчании.
– Я бы не хотела… – осторожно начинает Лоррейн. – Ты говорил, что пытаешься… м-м… прийти в себя…
– Можно я зайду? – перебиваю я, отчаянно надеясь, что еще не все потеряно. – Пожалуйста?
Лоррейн медлит, пытаясь сопоставить мой приказной тон во время прошлого разговора с человеком, скромно стоящим перед ней. Наконец тещино лицо озаряется теплой радушной улыбкой.
– Конечно! Только оставлю ящик у калитки и заварю нам чай. Ты должен мне рассказать про свою поездку.
Когда я завершил исповедь, стоял уже поздний вечер. Лоррейн трижды плакала, а я, горячо извиняясь за тот жуткий телефонный звонок, чуть не присоединился к ней. Лоррейн приняла мои извинения с безграничным пониманием, на которое я втайне надеялся, но не вполне заслуживал.
Наконец я умолкаю. На столе между нами две большие пустые чашки. Лоррейн обдумывает мой рассказ, а потом смотрит на меня полными печали глазами.
– Так, значит, ты ничего не чувствуешь? И любовь, которую ты к ней испытывал… испарилась?
– Со мной остались воспоминания, – отвечаю я. – Я ничего не забыл, просто… теперь она для меня как хороший друг. И я помню все, чему она меня научила, как помогла стать уверенным в себе…
– Однако теперь… – растерянно смотрит на меня Лоррейн, – ты ее совсем не любишь? Артур, ты любил ее больше, чем кто бы то ни было. Ты любил ее так же сильно, как я.
– Да, – киваю я.
– И тебя это устраивает? – осторожно спрашивает теща.
Я вижу в ее глазах ужас. Пожалуй, это единственный человек на всем белом свете, кто никогда меня не осуждал. И тем не менее я понимаю, как страшно, как невообразимо звучат мои слова.
– Не знаю, уместно ли такое говорить, но мне хорошо, – с опаской признаюсь
