— Оно несравнимо с положением моего брата. В отличие от него я имею вес в музыкальном мире Вены. У меня надежное положение, которое нельзя отобрать из-за семейной свары. Австрийская бюрократия, несмотря на все ее недостатки, по крайней мере гарантирует человеку надежность его должности.
— Собственно говоря, я пришел ни обвинять вас, ни даже проверять, — сказал Вертен. — Скорее, я хотел бы больше узнать о прошлом господина Малера.
— Вы полагаете, что субъект, который стремится убить его, затаил давнюю злобу?
— Вполне возможно. Например, что вы знаете о Гансе Ротте?
При упоминании этого имени Розе не проявил никакого удивления.
— Что он умер и никак не мог быть тем, кто покушался на Густава.
— Это ясно и мне, господин Розе. То, что мне хотелось бы узнать, так это подробности об их отношениях.
— Густав и Ротт? Тут не о чем особо распространяться. Густав считал, ошибочно, как я полагаю, что Ротт был самым талантливым из нашего поколения.
— Вы знакомы с его музыкой?
Розе бросил на Вертена горестный взгляд:
— Только не ворошите заново это старье.
— Какое старье?
— Что Густав похитил его музыку после того, как тот умер в доме для умалишенных. Сущий бред.
— Как так?
— Вам будет достаточно послушать сочинения обоих, чтобы сделать этот вывод.
— Вам довелось?
Вид у Розе внезапно стал обеспокоенным.
— Десятилетия назад. Кажется, я слышал часть одной из ранних симфоний Ротта. Минуло уже столько лет.
— Почему же вы считаете бредом, что господин Малер мог позаимствовать что-то из трудов Ротта?
— Потому что обманывать — не в характере Густава. Он, если уж на то пошло, слишком чист для этого мира. Малер слишком требователен сам к себе. А также к другим.
Вертен не отпускал своей хватки.
— Они были друзьями?
— Тогда мы все состояли в дружеских отношениях. Но то были студенческие дни. Ротт не принадлежал к числу тех молодых людей, которые обзаводятся друзьями. Вместо этого у него были обязанности. Когда его отец скончался — мать уже умерла несколькими годами раньше, — Ротту было всего восемнадцать лет. Внезапно на его плечи свалились все земные тяготы. Я уверен, именно поэтому он рехнулся.
— Какие тяготы? Вы имеете в виду, что он должен был подростком самостоятельно пробивать себе путь?
Розе кивнул:
— И заботиться о своем младшем брате. Он был вынужден зарабатывать на жизнь для них обоих и к тому же следить, чтобы брат не попал в беду.
— Как звали его брата?
Розе на минуту задумался.
— Кажется, Карл. Я никогда не встречался с ним сам, но слышал, что он желал только кутить и строить из себя важную персону перед дамами. Ходили какие-то слухи о том, что он был рожден от внебрачной связи. В то время передавали сплетни о шашнях его матери с аристократом, возможно, даже с кем-то из Габсбургов. Я не могу припомнить точно, но этому младшему брату в ту пору не могло быть больше пятнадцати-шестнадцати лет. Я уже говорил, что никогда не встречался с ним, даже на похоронах Ротта. Его отсутствие сразу же бросалось в глаза. А старик Брукнер явился. Плакал, как ребенок, по Ротту, своему блестящему ученику.
Вряд ли от Розе можно было выведать больше, так что Вертен оставил его настраивать свою скрипку. Когда он шел между креслами к выходу, к нему присоединился правительственный советник Ляйтнер.
— Я надеюсь, что вы выяснили нечто полезное. Этому ужасу должен быть положен конец.
— Да, — согласился Вертен. — Благодарю вас за то, что вы устроили эту встречу.
— Вы продвинулись к тому, чтобы поймать злоумышленника?
— Да, — ответил Вертен. — И с каждым днем мы все ближе к нему.
Вертен был не совсем уверен в этом, но было похоже, что это замечание, скорее блеф, нежели правда, глубоко встревожило Ляйтнера. Однако же обеспокоенный вид его лица быстро сменился обычным бесстрастным выражением.
Внезапно со сцены донесся взрыв визга и лая, и Вертен был поражен, увидев мастера сцены, Зигфрида Блауэра, за укрощением своры охотничьих собак, которые рвались врассыпную во все стороны, невзирая на сдерживающие их кожаные поводки. Со своими вышедшими из моды бакенбардами котлетками и скачущими вокруг него собаками он внезапно стал похож на императора Франца-Иосифа в молодости.[95]
— Бог ты мой, парень! — завопил Блауэр на краснолицего верзилу в кожаных штанах, сопровождающего его. — Ты же сказал, что собаки обученные.
— Они и есть обученные, — ответил тот. — Для охоты, а вовсе не чтоб гонять по сцене.
— Господин Ляйтнер! — выкрикнул Блауэр, прикрывая глаза рукой от освещения сцены, чтобы пристальнее вглядеться в зрительный зал. — Вы здесь? Вы слышите? Это безумие. Семьдесят охотничьих собак для сцены вступления? Он, должно быть, свихнулся.
Ляйтнер на минуту повернулся к Вертену:
— Я боюсь, он имеет в виду господина Малера. Это было его желание выпустить собак на сцену. Он придает большое значение театральным эффектам.
— Господин Ляйтнер, — вновь окликнул его Блауэр со своим оттакрингским выговором. — Нам нужны собаки, которые не будут мочиться на сцене.
— Извините меня, я должен заняться этим.
— Конечно, — сказал Вертен, — еще раз благодарю вас.
Но Ляйтнер уже был слишком погружен в эту собачью драму, чтобы уделять ему дальнейшее внимание.
— И по какому же это поводу? — спросил Вертен, возвратившись вечером домой.
В ведерке со льдом полулежала бутылка игристого вина — подделка под шампанское; Гросс и господин Майснер чокались фужерами на длинных ножках. Берта присоединилась к ним с чем-то в бокале, смахивающим на минеральную воду.
— А, Вертен, — жизнерадостно приветствовал Гросс. — Вот и вы! Хорошо, что смогли успеть домой к этому празднованию.
— Могу ли я спросить, в честь чего?
Гросс ответил ему лучезарной улыбкой.
— Именно вы ведете частные расследования. Расскажите мне, в чем дело.
— Так вы добились этого. Вы разгадали код.
— Не я, — с некоторым оттенком печали в голосе признался Гросс. — Нет. Лавры следует присудить вашему достопочтенному тестю.
— Чудесно, — отозвался Вертен. — И что вы прочли?
Гросс взмахнул бутылкой с игристым, как дирижер палочкой.
— Не так быстро. Сначала вы должны пройти все наши ступени к открытию.
— Перестаньте, Гросс! — вскипел Вертен. — У нас нет времени на салонные игры.
