приходилось, когда она еще была ребенком.
Я кивнул.
— Я слышал, что с ней что-то произошло. Что именно?
— Могу я спросить, почему вы желаете это знать?
Такова уж особенность иссол: вы знаете, насколько трудно им сказать "нет", и именно поэтому точно так же трудно в чем-либо отказать им.
— Это сложно, — вскоре признался я. — Тут играют свою роль и большой дом в окрестностях Адриланки, и Чертоги Правосудия, и проходы сквозь…
— Чертоги Правосудия, — повторила она.
Я кивнул.
Она отпила еще вина.
— Именно там все и случилось, — наконец проговорила Хевлика, глаза ее были затуманены.
— Что случилось? — спросил я миг спустя.
Она покачала головой.
— Я не знаю. В точности не знает никто.
— Но ее милость отправилась в Чертоги, пока еще была жива?
Она кивнула. Я когда-то думал, что Зерика и я были единственными. А теперь это смотрелось своего рода официальной имперской хроникой.
— В это время она носила ребенка?
Танцовщица удивленно дернула шеей.
— Я об этом не слышала.
— А, — проговорил я, — возможно, меня неверно информировали.
— Вы весьма гладко говорите, — заметила она.
— Вы имеете в виду, для выходца с Востока? — она кивнула. — Я много читаю, — пояснил я. — Вы считаете нас кем-то вроде текл, но мы на самом деле вообще вне всяких правил.
— Понимаю. Разумеется, большая часть того, что я о вас знаю, взята из поэм, сказок, пьес. Согласна, не самые надежные источники — но трудность в том, что заменить их особенно нечем.
— Да, я понимаю.
— Надеюсь, я вас не обидела.
Я рассмеялся.
— Я обижаюсь, когда меня пытаются убить. И мои чувства ранит, когда меня колотят тупыми предметами. А если ничего такого не происходит, и ладно.
— Я понимаю. У вас есть любовная лирика?
— У меня? Нет.
— Я имею в виду наш народ.
— А, тогда конечно. А еще любовные баллады, эротические рисунки и похабные анекдоты.
— У нас тоже.
— Что, у иссол? Признаться, трудно поверить. Я про похабные анекдоты.
Хевлика рассмеялась.
— Слышали бы вы нас, когда рядом нет посторонних, — она подмигнула.
— Готов платить золотом.
— Что ж, я запомню, если нам придется свидеться снова.
— О, мы непременно увидимся снова.
— Да?
— Мы, выходцы с Востока, разбираемся в подобных вещах.
Она вежливо улыбнулась, причем выглядело это так, словно она не улыбнулась из вежливости. Иссола.
— Надо вам попробовать себя в любовной лирике.
— Вот уж не думаю. В мире и без моих усилий хватает плохих поэтов.
— Что ж, хорошо.
— А зачем, кстати сказать?
— Это поможет.
Я фыркнул.
— С чем поможет?
— С вашей печалью.
— Какой еще печалью?
— Вы же знаете, что я имею в виду, лорд Сурке.
— Я правда не понимаю.
— То есть вы не пишете ей писем — исключительно в мыслях? Не хотите описать ей, насколько отчаялись — но при этом понимаете, что если напишете и отошлете ей такое, и она позволит вам вернуться, вот тут-то и наступит подлинное отчаянье? Это будет ужасно, твердите вы сами себе. И когда что-то происходит — забавное, интересное, грустное ли, — вы оглядываетесь, собираясь рассказать ей об этом, пока не вспомните, что ее нет рядом. И хотите поведать ей, что происходит, но не делаете этого, чтобы не взваливать на ее плечи дополнительный груз, вот только вы и хотите навалить на нее дополнительный груз и ненавидите себя за такое желание. Вы спрашиваете себя, встречается ли она с кем-то еще, и надеетесь, что да, и надеетесь, что нет, и ненавидите себя за то, что вас до сих пор это так волнует. И может быть, вы и сами нашли себе кого-то, но волнуетесь, что это нечестно по отношению к ней, а потом вас волнует то, что вас вовсе не должно волновать подобное, а потом вы просто впадаете в ярость оттого, что столько времени проводите, размышляя над этим, и все это преобразуется в бесплодную печаль.
— А, эта печаль…
Она кивнула.
"Лойош, ты ничего этого не слышал."
"Чего я не слышал?"
"Точно."
— Как вы узнали? И почему?
— Как — это просто, Сурке. Это видно по тому, как вы ходите, и как держите плечи, а в основном — по тому, как смотрите, когда я танцую.
— Чертовы иссолы…
— Простите?
— О, ничего.
— А почему — потому что могу, и потому что чувствую, что должна извиниться за собственную грубость.
— Ха. Что ж, спасибо.
— Вы правда предпочли бы, чтобы я ничего не сказала?
— Я вот что вам скажу, — проговорил я. — Вы живете тысячи лет. Мы — лет шестьдесят-семьдесят. И держу пари, что вы не найдете ни выходца с Востока, ни драгаэрянина, с кем бы не случалось подобного. Это просто часть того, что бывает, когда живешь. И проводить все свое время, переживая о таких вот вещах — значит настолько погрузиться мыслями в ушедшее, что больше никогда ничего у вас не будет. Да, случается разное дер… в общем, разные неприятные и печальные вещи. От этого больно. Но надо идти дальше.
— А куда идете вы?
— Хм?
— В чем состоит то, что делаете вы, чтобы идти дальше?
— Прямо сейчас — пытаюсь решить загадку. Есть чем занять голову.
— Возможно, я смогу помочь?
— Вы помогли. Уже дважды.
Судя по взгляду, мне предлагалось развить тему.
— Это сложно, — вздохнул я.
— Да, потому-то и зовется загадкой.
— Давайте лучше поговорим о других вещах.
— Разумеется.
—
