спросил я.
— Может я и не должен был этого говорить? — задумался Захар. — Ну так об этом знают все. Да, пишет раз в два дня точно. И все государю.
Это же как там крышу должно сносить нашему богоизбранному монарху? Ой, даже жалко мне стало тех, кто рядом с ним… Нет, конечно, не жалко. Но вот на больших эмоциях могут уже скоро быть приняты важнейшие решения.
В сущности условия для поворота имеются: русские успехи есть, это ссорит Россию с союзниками; Наполеон уже пришел к власти; австрийцы, думаю, что и англичане, уже накосячили. Все условия соблюдены, чтобы Павел Петрович, как и в иной реальности повернулся в сторону Франции? Если и не все, то почти все. Помниться, что в той истории, Наполеон еще освободил и проводил, платочек в руках теребя, русских пленных. Это было представлено, как милосердный, рыцарский жест, что Павел очень даже восхищённо заглотил. Думаю, что корсиканцу подскажут, как поступить и в этой реальности.
— К тебе дошли мои обозы? Списки проверял, ничего не своровали? — сыпал я вопросами.
— Всяко было. Дороги, понимаешь ли, плохие, телеги разбиваются, или падет с них что-то, да не заметно так, что полтелеги пропадает. Но это нормальные истории, без такого плутовства нет никакой службы снабжения, даже у нас в Военторге такие нашлись… и потерялись быстро, — последние слова Захар сказал с особой решимостью.
Не буду и спрашивать, что произошло. Ему виднее. Военторг в надежных руках, это я уже понял. Даже понял и то, что Ложкарь такой человек, что поставь его даже и на производство, то, по крайней мере, не запорет ничего. Нужно будет после думать и расширять Военторг. Почему бы в нем не могло быть и военного производства, или же производства солдатских сухпайков. Мысли по сублимированные продукты, тушенке и всяко-разном полно. Уже немалое реализовываю. Так что будем думать и Военторг делать корпорацией.
— У меня ж это… — Захар лукаво заулыбался. — Золотой за штуку с вас, господин генерал-майор!
— Что? Не тяни! Я от командующего, сложный был разговор, вымотался, — попросил я не играть с моими чувствами.
Вот говорят об интуиции, что это что-то сверхъестественное. Можно было бы сказать, что вопит именно она, интуиция. Нет, это просто я не сразу понял, а организм, мозг, среагировали, быстро считав косвенные данные. Сердце забилось, а потом пришло понимание, что Ложкарь должен был получить обоз из Надеждово, ну или Белокуракино, скорее общий. А там…
— Письма? — догадался я, наконец, под особо быстрый стук своего сердца.
— Митька! — выкрикнул Ложкарь и через десяток секунд прибежал молодой парень. — Письма неси, да гостицы из Надеждово и Белокуракино для его превосходительства. Мигом!
— Что ж ты делаешь со мной? Столько дел планировал, а все едино, сейчас за письма сяду, — сказал я, но ни капли сожаления не почувствовал.
— Это вы шампань офицерам? Так и не стали своим? — догадался Ложкарь, возможно и специально отвлекая меня другой темой.
— Свой вклад в общее дело. А то солдаты маются от безделия. А так будут пустые бутылки закапывать, — пошутил я.
И тут, пока Митька бегал за моими вещами, Ложкарь выдал очень даже грамотный доклад по раскладам внутри офицерского общества. Оказывается, Римского-Корсакова не так, чтобы уважают. Можно сказать, что с ним общаются только те офицеры, что и раньше подрабатывали лизоблюдами у генерала. Командующим второй русской армией, которая стояла чуть севернее, но не дальше, чем в пятнадцати верстах, был совершен свой лизоблюдский жест, о чем узнали в войсках. Поступок был в Петербурге, а в войсках, за тысячи километров, в курсе. А я тут думаю об оптическом телеграфе. Тут нужная новость вообще километров и верст не замечает.
Дело в том, что генерал купил украшение для мадам Шевалье. На секундочку, все было бы нормальным, если бы Римский-Корсаков пользовал бы эту мадам, которая все никак не покинет Россию, все, сука, шпионит. Ну и отрабатывает любовницей императорского брадобрея Кутайсова. А последнего в свете может быть любит только сам Кутайсов, себя ненаглядного, ну и Павел Петрович. Такие прогибы перед фаворитом императора посчитались унизительными. Вот так, когда был Платон Зубов, то похожие ситуации казались нормой, а сейчас, нет.
— А еще вчера вечером пьянка была. Лучшие вина у меня скупили. Прибыли его высочество Константин Павлович со свитой из… — Ложкарь приблизился и уже шепотом сказал. — С паркетными шаркунами, с ним еще Аракчеев. И пили все, особливо Константин. Все подражал старшим, так напился и… Все, далее не скажу, прости.
Вот, у кого нужно было поучиться добывать информацию! И что меня несколько покоробило… Нет, не то, что великий князь Константин напился, да проблевался, а что армейская кость окрестила Аракчеева шаркуном. Не знаю, по мне, он мог бы вполне быть и военным, командовать дивизионной артиллерией, но верховное командование, нет, не доверил бы я ему.
— Вы, Михаил Михайлович, лучше сами не показывайтесь пока в обществе, — несколько снизив скорость повествования, сказал Ложкарь.
— Что? Не уважают? — решительно спросил я.
Прямо-таки захотелось пойти на разборки.
— Нет, не так. Весьма даже уважают, но завидуют, что ли. У них нет той свободы действий. А еще никто из генералов на этой войне так и не захватил большой город в одиночку, а вы — два! Вот и думайте, — Ложкарь развел руками. — Я помогу. Вот это шампанское предложу, да и еще найду что предложить, от вас, конечно.
— Буду признателен. А как с Беннегсенем? — меня интересовал вопрос о своем неприятеле.
— В легкую осуждают. Руку ему подают и лишь… сетуют, да вот именно это слово пользуют. Выказывают досаду, что не вышел маневр и калмыки оказались не столь сильны, как об этом думали, — разложил расклады Ложкарь.
«Расисты хреновы», — подумал я, естественно, не произнося такие мысли вслух.
Пока разговаривали, прибежал и Митька, да не один, с тремя парнями.
— Разрешите доложить, ваше превосходительство! — бойко спросил один из парней, нет, скорее все же молодой мужчина в форме моих стрелков.
Кстати, форму я им особо не выдумывал, а заказал пошив мундиров, сильно похожих на те, что были приняты при Александре III в иной реальности. Очень хорошо, прям… Ну очень глаз радует, хоть не эти лосины с мужскими пиписьками. Тьфу. Любил всегда широкие штаны и тут по ним тоскую.
— Разрешаю, докладывайте!
