все-таки. Мне совсем не с кем поговорить. Я сделаю миндальные пирожные.
Анна-Мария. Посмотрим. Завтра у меня разговор с серьезными людьми. Может быть, все-таки дадут денег. Ну, бывай.
Мальчик и Анна-Мария уходят.
Шарлемань. Я, наверное, тоже пойду. У меня работа. Кому-то надо держать дела в порядке.
Уходит, захватив с собой папку Фридрихсена. Эльза устраивается в кресле поудобнее, готовясь ко сну. Внезапно начинает трезвонить телефон. После трех звонков Эльза берет трубку.
Эльза. Ланцелот вышел по делам, это Эльза… Что-о? (Вскакивает, роняет трубку, потом снова ее поднимает.) Что вы говорите? Какой Миллер?
Входит Стражник — тот самый, который ушел с ножом Анны-Марии.
Стражник. Вы меня извините, но там у дверей господин Миллер с какими-то людьми. Говорит, что он, это… (Морщит лоб.) Принял на себя ответственность. И что он наведет порядок.
Эльза (встряхивается, берет себя в руки). Где мой муж?
Стражник. Господин Миллер велел ему оставаться на месте…
Эльза (перебивая). Ой, смотрите, что это? (Показывает куда-то за спину Стражника).
Стражник оборачивается. В этот момент Эльза быстро и бесшумно встает с кресла и прячется за кулисами. Входит Миллер с несколькими людьми, вооруженными холодным оружием.
Миллер (зло). Что, господин Ланцелот, не ждали? Да где же вы? Спрятались? Или уже в зюзю?
Стражник очумело крутит головой, не понимая происходящего.
(Стражнику.) Где господин Ланцелот? У нас к нему ну оч-ч-чень срочное дело.
Стражник (растерянно). Господина Ланцелота нет… Была госпожа Эльза… Ушла куда-то…
Миллер. Болван. (Своим людям.) Обыскать здесь все. А я пока делами займусь.
Садится за стол Ланцелота, перебирает бумаги. Телефон начинает настырно звонить. Миллер берет трубку.
(Хозяйским голосом.) Миллер на проводе. Извините, я занят восстановлением конституционного порядка. Что-что? (Угрожающе.) Да, именно так. Я принял на себя ответственность как законный глава законодательной власти в условиях кризиса исполнительной. Ясно? Очень хорошо. А теперь извините, дела. (Кладет трубку на рычаг.)
Телефон испуганно тренькает.
Бардак развели. Ничего, я им всем покажу. Они у меня узнают, что такое порядок. Я их всех вот так (грозит кому-то пухлым кулачком) держать буду. (Снимает трубку и начинает набирать номер.)
Занавес.
Действие шестое
Бывший кабинет Ланцелота, дневное освещение. Тот же стол. Старый телефон задвинут в угол. Бумаг и бутылок на столе нет, зато имеется большое пресс-папье в форме головы негра. Все кресла, кроме серого, заменены на офисные, на колесиках. За столом сидит Миллер. Перед ним лежит кучка разноцветных сотовых телефонов. Когда поднимается занавес, один из них начинает тренькать.
Миллер (берет трубку). Миллер слушает. Извините, у меня совещание. До свиданья.
Берет телефон и кидает его через плечо в направлении кулис. Тут же начинает трезвонить другой.
(Тяжело вздыхая, берет трубку.) Миллер слушает. Извините, у меня прием. Всего хорошего.
Швыряет и этот телефон туда же. Небольшая пауза, потом начинает дребезжать третий.
(Смотрит на аппарат долгим ненавидящим взглядом, берет трубку.) Миллер слушает. Прости, не могу, очень занят. Бывай здоров.
Поднимает руку с телефоном, но в последний момент аккуратно кладет ее на стол. Берет пресс-папье и начинает сосредоточенно бить по аппаратику. Стол отзывается глухим «бух-бух-бух». Появляется Стражник. Он в зеленом кафтане, за поясом — огромный пистолет с раструбом. При его появлении Миллер быстро смахивает руками пластмассовый сор под стол и принимает деловой вид.
Стражник. Господин Миллер, эта… арестанты доставлены, как вы велели. Пускать?
Миллер (с явным удовольствием, поучающе). Заключенные. Стражник (без уважения). Ну так пускать?
Миллер. Не пускать, а ввести… Ладно, пускай.
Стражник уходит. Тут же начинает звонить один телефон, дребезжать другой, потом к ним добавляется пиликанье третьего, какофония нарастает. Миллер зажимает руками уши, потом хватает первый попавшийся телефон и орет в трубку, перекрикивая звонки.
Если вы еще раз! позвоните мне! не вовремя! к вам придет налоговая! Пожарная!
Все телефоны разом замолкают.
(Твердо.) И санэпидемстанция. До свидания.
Тишина.
(Самодовольно, в пространство.) Не люблю подобные методы. Но с ними только так и можно.
Входит Стражник, подталкивая перед собой двух худых людей в полосатых тюремных робах — один постарше, другой помоложе. Оба босы. На робе того, кто постарше — большая, вылепленная из хлебного мякиша звезда, напоминающая орден. Оба держат руки за спиной — видимо, они связаны или скованы. Старший держится вызывающе. Младший угрюмо зыркает исподлобья. Это Бывший бургомистр и его сын Генрих.
Миллер (к старшему). Вы — бывший бургомистр?
Бывший бургомистр. Любезный господин Миллер! Во-первых, я имею честь быть с вами знакомым еще по старым добрым временам. Неужели я так изменился? Хотя тюрьма не красит даже молодых и здоровых, а я — старый, больной человек. И, пользуясь случаем, охотно признаю, что в вопросах городского управления по сравнению с вами я — совершеннейший чайник. Да-с! Я чайник, заварите меня! (Выгибается, приподнимая правое плечо, открывая рот и делая глупое лицо.)
Миллер. Не паясничать!
Генрих (мрачно). Извиняюсь за папашу — он и так-то был не в себе, а в тюрьме у него совсем крыша потекла.
Бывший бургомистр. И он совершенно прав, мой добрый господин Миллер! У меня нервы в ужасном состоянии. Как вам должно быть известно по старым временам, я болен всеми нервными и психическими болезнями, какие есть на свете, и, сверх того, еще тремя, неизвестными до сих пор. А в тюрьме заболел еще двумя, особенно прискорбными.
Миллер. Какими же?
Генрих. Простатитом, господин Миллер, а также несварением желудка. Нет-нет, я не жалуюсь на питание! Оно превосходно. Это следствие тяжких раздумий над моей порочной некомпетентностью.
Миллер. А простатит — тоже плод тяжких раздумий? Можете присаживаться, оба.
Бывший бургомистр. Присаживайтесь, сказал голубь своей нежной голубке. Присаживайтесь, сказал бензин метилтретбутиловому эфиру. Присаживайтесь, сказал палач, разводя огонь под железным креслом. Разумеется, я присяду, коль вы мне это велите, мой прекрасный господин Миллер. (Садится на корточки лицом к залу.)
Генрих обходит отца и кое-как устраивается в сером кресле. Видно, что скованные руки ему мешают.
Миллер (обращаясь к Генриху). Что, давно здесь не был?
Генрих. С тех пор, как нас посадили.
Миллер. И поделом.
Генрих. Да.
Миллер. Что «да»?
Генрих. Поделом. Мы расслабились. Приняли желаемое за действительное. Решили, что все само образуется.
Бывший бургомистр. Мой сын — шалопай, каких мало, но прислушайтесь к нему, господин Миллер, прислушайтесь! Он говорит правду. Он перечислил самые страшные грехи, которые караются всегда, быстро и беспощадно. Всегда, Миллер, всегда быстро и всегда беспощадно!
Миллер. Вот именно.
Бывший бургомистр. Но мы все равно счастливы, любезный господин Миллер. Тюрьма учит смирению и осознанию. Только теперь я осознал — о да, и как осознал! — всю прелесть той жизни, которую мы с сыном вели в эпоху дракона. Да и вас, признайтесь, в те времена что-то радовало — иначе бы вы, верно, не целовали при каждой встрече господину дракону его длинный,
