каждый июль до отвала объедались клубникой прямо с грядки.
Мама ругалась и требовала ягоды собирать и мыть, а уже потом есть, «хоть целыми тазиками – но за столом и чистыми руками». В Америке клубника продавалась круглый год, но она пахла слабо и как-то по-другому. Такой ароматной была только своя, выросшая на родных шести сотках.
Всё это за пару секунд пронеслось в голове у Алексея, и он неожиданно для самого себя быстро откинул одеяло и сел на кровати. Голова закружилась, и он ослеп. Июльское солнце, которое ещё и не собиралось клониться к закату – белые ночи, какой закат! – било изо всех сил в окна палаты. В его золотых жарких лучах перед Алексеем стояла…«Богиня солнца» – то ли подумал, то ли пробормотал он.
Видимо, всё-таки пробормотал, потому что богиня засмеялась и спросила:
– Не узнаёшь, что ли? Я вполне земная тётка, приехала на метро, а не с небес спустилась. Вроде даже и не очень изменилась за четыре года, во всяком случае, я сама себя так утешаю.
– Нина! – выдохнул Алексей, без сил откинулся на подушку и снова закрыл глаза.
– Ладно, не напрягайся особо, мне сказали, что ты никого видеть не хочешь и не ешь ничего, – сказала Нина. – Я на минутку, вот клубники у бабульки около выхода из метро купила, может, тебе захочется. Сейчас схожу ягоды помою и уйду.
– Нет! Стой! – ожил Алексей. – Это я от неожиданности… И солнце в глаза ударило… Посиди со мной, ну пожалуйста…
Нина взяла стул и села возле кровати. Алексей открыл глаза и стал любоваться. Живые тёмные глаза, чёрные слегка вьющиеся волосы и улыбающиеся яркие губы были те же. Платье с глубоким вырезом на высокой груди – в Нинкином любимом стиле, ещё и оборочки на рукавах. Фигура полная, но вроде бы похудела всё же немного за это время. И вся окутана запахом клубники.
– Мне говорить ещё трудно. Расскажи о себе что-нибудь, – попросил Алексей.
– Ну что рассказывать? – пожала плечами Нина. – Работаю по-прежнему в Смольном, в городской Администрации, теперь это так называется. Деньги платят регулярно, поэтому за место держусь, работы, правда, всегда много.
Если интересует – замуж не вышла, живем с дочкой вдвоём. Она в шестой класс перешла, сейчас у моих родителей в деревне до сентября, – сразу выложила все основные сведения Нина. Ну не умеет она крутить-вертеть вокруг да около, ну и ладно. Пусть сразу узнает, что она свободна, может, и не уедет больше в Америку.
– А как ты узнала, что я здесь? – спросил Алексей.
– Таня сказала. К ней несколько дней назад на работу зашла твоя бывшая, – Нина не захотела называть жену Алексея по имени, – и заявила, что вы развелись и она улетает навсегда в Штаты, и просит никогда её больше не беспокоить. Что-то в этом роде, я не очень поняла. Кто её когда-нибудь беспокоил-то? Ну так вот, она Татьяне как бы между прочим сказала, что ты упал на улице, а она ушла и не знает, что с тобой, может, и помер.
Танька забеспокоилась, нашла твой старый домашний телефон, позвонила. А там твоя мама сказала, что тебя с инфарктом вот сюда увезли, и ты валяешься, как бревно, и ни с кем не хочешь общаться. И вот я решила приехать, вдруг ты от неожиданности заговоришь. Как видишь, получилось! – улыбнулась Нина.
Алексей смотрел на неё и ни о чём не думал. Дышал клубникой, чувствовал, что вот теперь он спокоен, потому что он наконец в безопасности и не один. Почему? Неважно. Потом разберёмся.
Нина что-то ещё говорила, а Алексей просто слушал её такой знакомый голос и постепенно, очень постепенно возвращался в реальность.
Нинка ведёт себя так, как будто они вчера расстались, уходя с работы домой, и вот случилась такая неприятность – он попал в больницу, а она как сотрудница пришла его навестить и подбодрить.
Он бы очень хотел вычеркнуть из своей жизни эти последние четыре, нет, даже почти пять лет – всё, связанное с Женей и дальнейшими событиями: всю эту Америку, Свету, её Джона, да и детей, которых жена ухитрилась так против него настроить, что они, когда он приходил домой, закрывались в своей комнате и не выходили даже поздороваться.
А Нина? Что она знает про него?
– Нин, – остановил он её, – а тебе Таня про меня что говорила? Я ведь с ней виделся несколько дней назад, до того ещё, как в больницу попал. Она, наверное, тебе рассказывала про нашу встречу?
– Татьяна мне только сказала, что узнала про тебя что-то… – ответила Нина и на секунду задумалась. – Сейчас дословно передам: «характеризующее Алексея него жену не с самой лучшей стороны». И больше ничего. Сказала, что если ты захочешь, то сам расскажешь.
Но имей в виду, что я сейчас ничего не хочу слушать, ты болен, тебе плохо, ты должен успокоиться и, по крайней мере, встать на ноги. Потом поговорим, если ты решишь, что наши отношения будут как-то продолжаться. Я подожду, – серьёзно сказала Нина.
– Спасибо тебе.
– Да не за что, – Нинка снова перешла на шутливый тон разговора. – Так. Я задачу-минимум выполнила, из столбнячного состояния тебя как-то вывела. Если хочешь, завтра вечером могу ещё прийти, принесу что-нибудь вкусненькое из нашего кафе. Сама сейчас дома почти не готовлю, одной неинтересно ужинать. Пойду ягоды вымою и тебе из холодильника еду принесу, которую твоя мама оставляла, – легко поднялась Нина со стула.
– Девушка, в холодильнике давно уже нет ничего, не ходите даже туда, – подал голос сосед с ближайшей койки. – У нас бомжи лежат, к ним такие же дружки приходят, да ещё цыгане в первой палате всем табором отдыхают, всё подчистую съедают.
Нина рассмеялась, Алексей тоже издал несколько хрюкающих звуков, отдалённо напоминающих смешки. Мужчины в палате с интересом за ними наблюдали. Нина сходила помыла клубнику и поставила на тумбочку.
– Поешь хотя бы ягоды, завтра с утра твоя мама принесёт ещё что-нибудь. Вот, не захотел сразу съесть то, что она приготовила, теперь терпи, – сказала Нина.
– Давай вместе клубнику есть. Мне тоже одному неинтересно, – придумал как её задержать Алексей.
Они ели ягоды и смотрели друг на друга. Привыкали. Когда клубника кончилась, обоим стало казаться, что ничего не изменилось за эти годы, и отношения их те же, что прервались когда-то по непонятным причинам.
Да, собственно, отношений-то и не было тогда, одни намёки и прикосновения. Ну, поцеловались один раз в сугробе, но сейчас всё это прошлое виделось им совершенно в
