ротной каптерке, в Красе, стояли два сейфа. Нормальные такие советские сейфы, чуть меньше человеческого роста. Он открыл дверки и оставил их нараспашку. Забитых пузырями почти до верха.
— Ты, боец, думаешь, ваши косяки сами по себе растворяются и пропадают, да? Ты думаешь, что водку эту я бухаю в одно жало?
Вопросы испарились как-то сами по себе.
А потом случился Гребенской. Меня там не было. Мне только рассказывали. Там он тоже не облажался, ни разу.
Это же Мейджик.
Он и сейчас, наверное, такой же — кремень, не мужик.
Пиджак Семён
Семён кашлял, бухал, как после рудников, пользуясь единственной кроватью в караулке. Большая палатка, печка посередке, вторая у входа, нары и кровать для начкара. Все просто, экономично и ничего лишнего. У американцев стоял бы холодильник с колой да пивом, а у нас зато поленья навалены и сушатся. Все отлично, в общем.
— Отдыхающая смена — подъем!
Повторять не приходилось, шевелились, скрипели нарами и вставали все. От духа до деда, дембелей в Даге уже не водилось, улетели домой. Металл кровати скрипел вместе с нами, Семён сам разводил каждый караул, стараясь кашлять поменьше.
— Выходим.
Строиться никому уже не нужно, все всё знают, выстраиваются ровно как им менять пацанов на постах. Спуск в траншею за палаткой, ныряем по очереди, держа стволы вверх, чтобы не нахватали земли. Семён кашляет в голове цепочки. И идет, идет, хрустя мерзлой землей, пять часов назад бывшей грязью.
— Стой два!
— Семь!
— Кто идет?
— Начкар.
— Проходи.
Числовой пароль девять, меняется после второй смены. Недавно так делаем, зачем — не особо ясно, но надо, значит, надо. Первый пост — АГС, тут меняются Леха с Гусем, Зот и Курок идут вместо них, остаются на три часа.
Смена чуть стоит, ждет, пока пацаны по очереди выйдут-зайдут внутрь блиндажа. Шорох и лязг внутри начинаются почти сразу: Зот торопится переобуть сапоги на валенки, накидывает тулуп поверх бушлата с броником.
Семён кашляет, смена трогается.
Здесь холодная зима. Мерзкая, сырая и холодная зима, продирающая полностью, от ушей до пяток. Днем раскисает, чавкая под ногами, ночью смерзается в жесткое месиво, перекатывающееся под подошвами предательски-незаметно, шагни не так, полетишь кверху ногами. Болеем не часто, санинструктор в основном следит за вшами и чесоткой, а вот Семён умудрился заболеть.
— Стой, три!
Пост посередке, там Казах, вместо него пойдет Шомпол. Они дружат, зёмы, одного призыва и одной ВУС. Военно-учетная специальность у них одинаковая — старший стрелок-пулеметчик. Пока один спит, второй на посту, только пулеметы таскают свои.
— Шесть.
— Проходи.
— Казах… кха-кха… какой проходи?!
— Да ладно, трщ стрший летнант, чо вы?
Семён ворчит, кашляет и выстраивает смену дальше. Вон там угловой, родной и знакомый, ближайшие три часа торчать там, слушая зиму вокруг и Шомпола, иногда дурящего и воющего на крыше. С той стороны выть перестали недавно, то ли устав пытаться нас пугать, то ли еще по какой причине.
— Стой…
Дальше все также. Рутина жрет, переваривает и оставляет снаружи странное существо. Накласть на все, все на автомате, просыпаешься только перед сном на перекуре или получая письма. Даг смотрит ночными звездами, колюче-злыми, но пока не злится на самом деле. И то хорошо.
Где-то там вон, напротив, высоко светятся огоньки. Что там, мы не знаем, географию Кавказа все учили плохо. Кто-то утверждает про Очко-Вартан, но Ачхой-Мартан вроде бы точно не там. А Семён все кашляет.
Семён — пиджак. Он пришел служить два года офицером, после военной кафедры Кубанской сельскохозяйственной, что ли. Год солдатом не захотел и пытается найти себя в армии почти младшим командиром. На КМБ получалось так себе, кадровые и даже бывшие срочники, выучившиеся на пропоров, относятся к нему как к младше-глупому, но… Семён служит. Служит как может, болеет, но не уезжает. Ходит через день на ремень, как каждый из нас и кашляет, пьет таблетки, выданные Мариной и снова кашляет. Воспаления легких нет, а бронхит он переживет.
Один час
В одном часе шестьдесят минут. Это известно почти всему человечеству старше семи лет. Много или мало, эти самые шестьдесят минут? Смотря где и как, иначе не скажешь. В случае со срочкой в армии, выпавшей на девяностые прошлого века уж так точно.
Не сказать, мол, такое случалось редко, вовсе нет, но и часто такое не происходило. Мы все вздохнули свободнее после прибытия всех, должных прибыть, включая пацанов-сержантов нашего призыва. Полными взвода, по документам проходившие ротами, так и не стали, не положено, понимать надо, а если, и положено, то сверху наложено. Но мы справлялись, обрастая по вяло-гражданской мягкости чем-то серьёзно-прочным армейским.
— Отдыхайте, демоны, — товарищ страшный сержант Филиппов-Ефимчик скалил лыбу, сдвинув ушанку на затылок. — Подшивы меняем, ногти стрижем, утром смотр, кто залетит — сам всё знает.
Шапка держалась на затылке товарища страшного сержанта ровно приклеенная, все всё знали, чего тут неизвестного, ни шиша не бином Ньютона с секретом Полишинеля. Залёт автоматически включает функцию «только кач приблизит нас к увольнению в запас», качается, само собой, вся рота, коллектив есть коллектив, все за одного, один против всех. Залёт будет неизбежно, подшива подшивой, ор поднимется из-за бэтэров с их укусами и гнидами.
Нары в караулке не перестилали с приезда батальона в Первомайку, а такое вшам ровно удобрения плодово-ягодным культурам, расти да процветай, чо. Они и разрастались методом почкования, клонирования и квадратно-кустового гнездования, из отдельных разведывательно-диверсионных групп превращаясь во взвода, переходя в роты и грозя стать не иначе, как армейским корпусом.
— Кто подшиву паутинкой подошьёт, повесится, — дополнительно стращал младше-младшой сержанто-брательник, — как в прошлый раз.
В прошлый раз ничего не случилось, но откуда это помнить этому товарищу, главное тут подперднуть старшему брату, поддержать авторитет.
К полгоду службы заменить свёрнутую вдвое-втрое полоску ткани стало как два пальца об асфальт. Перейдя на зимнюю форму иглы с намотанными чёрной-белой нитками переехали внутрь кителей. Достал, размотал нитку, сделал узелок, перевернул подшиву, если грязная — развернул и сделал всё как следует, игла в ткань след в след и никаких белых швов, нитка прячется в полосках камуфляжа, пять минут и к смотру готовы.
— Ветер взвоет над бараками…
Юра Хой включался тихонько. Отцы-командиры в небольшой палатке у крохотной площадки перед каптёркой не препятствовали, вопрос имелся в отцах-командирах со штаба БОНа. Этим песни «Сектора Газа», особенно о «домой, пора домой» ровно серпом по яйцам. Потому дядя Юра пел потихоньку в дальнем углу, а подпевали ему
