Я наблюдаю, как мама раскладывает ткань на кровати и приступает к раскрою. Каждый вырезанный кусочек похож на цветок. Сейчас она снова похожа на прежнюю маму. Только ее мучит жажда, и она так много пьет, что мне приходится сбегать к колодцу и принести еще одно ведро воды.
Забирая у меня чашку, мама испуганно ахает и чуть ее не роняет.
– Покажи-ка мне пальцы, дитя.
Я вытягиваю руки вперед, заранее зная, что мама расстроится.
Перепонки уже окончательно отросли, и мизинцы на обеих руках срослись с безымянными пальцами. Раз-два-три пальца. Как будто у меня когти. Или плавники.
– Это все из-за папы. Я знала, что так и будет… – Она умолкает, словно боясь сказать лишнего. – Тебе не больно?
– Нет, мама, не больно.
Пожалуйста, только не злись на папу.
Я отбираю у мамы чашку, обхватив ее пальцами, чтобы показать, как я отлично справляюсь.
– Видишь?
Я сижу с мамой весь день, наблюдаю, как она шьет, и пытаюсь понять, как из отдельных кусочков ткани получается целое платье – с помощью только иголки, и нитки, и маминых рук. Это какое-то волшебство. Мама – волшебница за работой. Ближе к ночи, когда свечи уже догорают, мое новое платье почти готово. Осталось только пришить рукава.
– Вот, Лейда. Смотри. Думаю, завтра я его закончу. И вправду красивая ткань. Я никогда в жизни не видела такого искусного тонкого плетения. Хотя цвет необычный, он тебе очень идет. И работать с ней на удивление просто: края как будто срастаются сами, я почти и не пользовалась булавками. – Прищурившись, мама завязывает узелок в конце шва и обрезает нитку. Потом берет чашку и допивает всю воду. – Ну вот. Уже можно примерить. Надевай прямо поверх рубашки.
Я подхожу ближе, чтобы мама надела на меня платье. Я чувствую прикосновения маминых холодных рук, чувствую, как шуршит шелк поверх моей тонкой хлопковой ночной рубашки. Новое платье льнет к телу, как будто крепко меня обнимает.
– Оно такое красивое! Мне очень нравится. – Я улыбаюсь и кружусь на месте.
Она прикасается к моей талии.
– Похоже, оно тебе маловато. Ты, наверное, подросла? На груди тесновато, оно не должно так облегать. – Она пытается просунуть палец в пройму для рукава у меня под мышкой, но у нее ничего не выходит. – Надо было сперва сшить макет, но ты столько времени не росла…
Я расправляю юбку, чтобы платье сидело лучше.
– Где вы с папой нашли эту ткань? Я не видела таких на рынке. – Она водит пальцем по шву у меня на боку.
Я молчу и грызу ноготь. Она повторяет вопрос.
Когда она спрашивает в третий раз, я бормочу себе под нос:
– У одной папиной знакомой.
Ее рука замирает.
– Снимай сейчас же.
Я стою и не двигаюсь.
Она хватается за подол платья и снимает его с меня через голову, дергает с такой силой, что оно рвется на шее. Она сминает его в комок и швыряет на пол.
Как будто оно горит.
Что было
Маева старалась собраться с духом, стоя перед высоким деревянным зданием. Мысленно уговаривала себя переступить порог церкви. Так будет правильно, твердила она себе. Хотя Хельга велела молчать.
Она еще раз проверила Лейду. Малышка крепко спала на перевязи у нее за спиной. Внезапная острая боль пронзила висок, прошла по щеке и по шее. Наверное, будет буря. Маева поплотнее закуталась в шарф. Сегодня утром холодный ноябрьский ветер стал ее верным союзником, всю дорогу дул в спину, подгоняя ее вперед, так что путь до Оркена показался быстрее и легче обычного. Питер уехал на пристань с утра пораньше. Он поехал верхом, а Маева пошла пешком, дождавшись, когда он отъедет подальше. Не надо, чтобы муж узнал о ее затее. Она видела его траулер у причала, видела, как развевается на ветру его любимый красный шарф, привязанный к перилам на палубе. Она пошла прочь, опустив голову и надеясь, что никто – и особенно Питер – ее не заметит.
Она приоткрыла тяжелую деревянную дверь и проскользнула внутрь, в темноту. Дверь захлопнулась у нее за спиной со зловещим стуком, ветер в последний раз подтолкнул Маеву вперед. Она прищурилась, чтобы глаза привыкли к полумраку. Хорошо, что сегодня не воскресенье и в церкви пусто. Сегодня среда.
День Одина.
Она попыталась прогнать мысль о нем, но воспоминания уже закружились вихрем в голове.
Все могло быть иначе.
Она заставила себя сосредоточиться, заставила себя подойти ближе к алтарю. Стыд накатил жаркой волной, воспоминание о крещении было еще слишком свежо.
– Фру Альдестад, как я рад! – донесся из-за алтарных колонн голос пастора Кнудсена. Маева вздрогнула от неожиданности. Пастор переступил через высокий порожек под аркой за алтарем. В одной руке он держал метлу, в другой – Библию в черном кожаном переплете.
– Ваш последний новокрещенный? – спросила Маева, указав на метлу.
Пастор на миг растерялся, а потом от души рассмеялся:
– Да, пожалуй. Как вы знаете, мы здесь, в Оркене, рады приветствовать всякого, кем бы он ни был и как бы ни отличался от нас. – Маеве сделалось неуютно. Чтобы скрыть неловкость, она принялась поправлять детскую перевязь на плече. Пастор смущенно откашлялся и пробормотал: – Я вовсе не имел в виду… Я лишь хотел поддержать вашу шутку… – Он умолк, сделал глубокий вдох и начал заново: – God morgen. Как поживаете, фру Альдестад? – Он заглянул ей за спину и улыбнулся, глядя на спящую малышку. – Здравствуй, малютка Лейда. Как приятно увидеть нашего настоящего новокрещенного так скоро после свершения таинства.
Несмотря на свою нарастающую нервозность, Маева искренне улыбнулась пастору, тронутая его добротой:
– God morgen. Я пришла, чтобы, во-первых, лично поблагодарить вас за подарок. – Она достала из сумки детские кожаные ботиночки. – Спасибо вам за заботу, но у нас столько вязаных башмачков, что нам просто не нужно еще. Наверное, их лучше отдать кому-то, кому они будут нужнее.
– Нет, что вы… не надо. Теперь они ваши, – проговорил пастор.
Не обращая внимания на его возражения, Маева поставила ботиночки на ближайшую скамью. Ей вдруг захотелось сказать ему правду:
– Я не могу оставить их у себя. Это будет неправильно. Ведь они предназначались другому ребенку.
Его лицо залилось краской.
– Вторая причина, по которой мне надо было прийти, уже не такая приятная. Мне нужен совет насчет… фру Тормундсдоттер.
Пастор Кнудсен нахмурился, от былого радушия не осталось и следа. Он положил Библию на кафедру, дважды похлопал по книге рукой и принялся сосредоточенно подметать пол вокруг алтаря.
– Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь. Ее дело находится в ведении светских властей. – Он упорно разглядывал пол, выискивая оставшиеся соринки и старательно избегая смотреть на Маеву. – Им занимается губернский магистрат из Бергена, и теперь нам остается только молиться. И ждать. – Он принялся с удвоенной силой махать метлой, сухие жесткие прутья чиркали по полу с пронзительным скрежетом, казавшимся особенно громким в тишине пустой церкви.
