— Ладно, допустим. Значит, этого Густава тоже вы забрали?
— Ну, на самом деле он, конечно, далеко не Густав, но да. Мы. Не конкретно моё учреждение, конечно, а в целом — мы. Но попал он, естественно, ко мне.
— И почему же это так естественно? Тоже секрет?
— Однозначно. Но! — нервно побарабанил Айболит пальцами по столу. — Здесь вот какой интересный момент — мне для того, чтобы работать с так называемым Густавом дальше, нужна будет помощь Марины Андреевны, а для этого, косвенно, и ваша помощь. Сразу оговорюсь — можно было прекрасно обойтись и без вас. — В этот момент лицо его стало жёстким и нечитаемым, и я понял, что Айболит не так прост, а положение моё здесь крайне зыбко. Я не просто букашка, а пыль в жерновах этой конторы. — Но раз уж вы уже здесь, — продолжал Айболит, — глупо этим не воспользоваться. Поэтому я обозначу вам в общих чертах ситуацию и скажу, что от вас требуется. Взамен вы обещаете мне искреннее сотрудничество и неукоснительное следование инструкциям. Только на этих условиях мы будем говорить дальше. Если вы не согласны, то я просто выполню обещание, и покажу вам Марину Андреевну, после чего вы отправитесь домой. Ну и, само собой, Марину Андреевну в этом случае вы увидите только из-за стекла, — кивнул в сторону зеркала.
— До кучи вы забыли указать подписку о неразглашении, — усмехнулся я, хотя весело не было.
Если они решат закопать меня где-нибудь здесь, они сделают это не моргнув, потому что их как бы не существует, и я сейчас как бы не у них, а просто пропал в неизвестном направлении. Сколько людей по всей стране ежедневно пропадает в неизвестном направлении? Сколькие так никогда и не находятся? И где гарантии, что хотя бы часть из них не оседает в стенах организаций подобной этой?
Если они сочтут целесообразным никогда не отпускать Маринку или забрать у неё детей — они сделают и это. И они не боятся никакой огласки, потому что всё это настолько недоказуемый бред параноика, что меня скорее в дурку на принудительное лечение поместят, чем примут заявление в полиции… Полиции, блядь… Снова усмехнулся. Нет, это совсем другой уровень. Здесь шуток не любят. И сколькие, запертые в дурках, на самом деле действительно что-то знали и пытались сказать, но их просто залечили?
— Подписка о неразглашении не понадобится, — подтвердил мои чёрные догадки Айболит. — Потому что сначала вы будете сотрудничать от безысходности, а потом — молчать из благодарности. Уж поверьте, я знаю о чём говорю. Итак, мне нужен только ваш ответ — мы идём дальше, или возвращаемся на исходную, чтобы сойти с дистанции?
— Странное ощущение, — признался я. — Словно мне предлагают выбрать между синей и красной таблеткой 3.
— Это самообман. На самом деле выбора нет, и вы это уже знаете. Ведь если бы вам было безразлично будущее вашей жены, вы бы не приехали сюда, либо нарушили бы условия ещё на старте, попытавшись обхитрить наших людей и устроив слежку. Всё что вам остаётся теперь, это определиться для себя — а хотите ли вы идти дальше, или вам достаточно того, что уже есть?
— Дальше, — не задумываясь, кивнул я. — Я хочу до конца.
— Отлично, — снова подобрел Айболит, превращаясь в милейшей души человека. — Тогда вот, — придвинул ко мне какие-то листы, — нужно заполнить анкету. Вопросов очень много, бо?льшая часть из них довольно личные. В целом, всю эту информацию мы можем собрать и без вашего участия, но мне важны нюансы. После того, как вы закончите, я введу вас в курс дела.
Я потянулся к листам, но Айболит прижал их рукой, и совсем уж неожиданно подытожил:
— От себя могу добавить одно — мне лично глубоко интересна вся эта история, связанная с вашей супругой. И я сделаю всё от меня зависящее, чтобы она закончилась для неё наилучшим образом. Просто доверьтесь мне.
Анкета и вправду была необычной. Никаких галочек, вариантов ответов или хотя бы шаблонности, дающей повод думать, что подобное анкетирование — стандартная для местных реалий процедура. Каждый вопрос — словно тема для сочинения, а скорее для биографического очерка или даже доноса.
Мне предлагалось в мельчайших подробностях рассказать всё, что я знаю о Маринкином детстве, её отношениях с родителями, переживаниях, страхах и надеждах. Вспомнить все случаи из её жизни, которые, на мой взгляд, могли бы оказать влияние на её становление. Интересы, система ценностей, уровень стрессоустойчивости, доверчивости и границы личных допущений «можно-нельзя», и много чего ещё — от давнего к настоящему.
Начал я со скрипом, но чем больше писал, тем больше вспоминал. Погружался в юность, даже детство, когда увидел Маринку совсем в первый раз — в кабинете её отца, участкового уполномоченного, который поучал меня в тот момент уму разуму: «Запомни, Магницкий, — говорил он, — нормальным девочкам не нравятся такие хулиганы, как ты!» Под «нормальной девочкой» он имел в виду Маринку, которая буквально за пару мгновений до этого корчила мне рожи и крутила пальцем у виска: «Дурак! Совсем чиканутый!» «Сама такая! — не остался я тогда в долгу. — Сопля зелёная!»… И было нам тогда — ей одиннадцать, мне тринадцать, и никто из нас даже представить не мог, что ещё через семь лет мы схлестнёмся в таком любовном угаре, что сам же Иванов и будет за голову хвататься… 4
Вспоминал наши с нею горести и радости, обалдевая сколько же всё-таки всего у нас было — такого, что со временем утратило значимость и отошло на задний план, но, как оказалось, вовсе не перестало быть самым ценным. Доставал эти воспоминания, как запылившиеся стеклянные шары из старой коробки, любовался и развешивал на ёлку, словно пацан в ожидании чуда. Яркие, блёклые, целёхонькие, надтреснутые. Понятные и странные. Золотые, как солнце и чёрные, как бездна… Здесь не было ничего лишнего или такого, что захотелось бы выкинуть и забыть.
Всё чаще ловил себя на улыбке и вгрызался в губу от нестерпимого желания показать всю эту красоту Маринке: «А помнишь, как… Помнишь, когда… Помнишь, сколько…», ведь ценность этого внезапно отрытого мною сокровища не была полной без ответных Маринкиных: «А ты? Ты помнишь…» Ведь из нас двоих именно она была хранителем памяти, а я — всего лишь раздолбаем, который в погоне за будущим не ценил прошлого. Я был локомотивом-первооткрывателем, она же — моим летописцем, без которого все новые открытия уже назавтра превращаются в песок между пальцев.
Нашим летописцем. Ведь это были МЫ.
«Для меня прошлое — это мы» — сказала она как-то… А я услышал лишь «Мы — это прошлое» Она искала в этом омуте нас прежних, а я рвался лишь к нам-будущим. А в настоящем, там, где мы действительно могли бы быть вместе, мы смотрели в разные стороны. В этом и была наша общая беда.
Мою писанину унесли, меня проводили обратно в палату, где я обнаружил поджидающий меня комплексный обед: первое, второе и компот с печенькой. Добротная, такая, столовская еда безо всяких изысков, но вкусная. Очень по госучрежденчески, я бы сказал.
Ближе к вечеру за мной пришли и на этот раз повели куда-то выше этажом. Здесь дверцы лифта открылись прямо в оранжерею: полностью стеклянные стены и потолок, фонтанчик, огромная клетка с живыми попугайчиками, отдельно стоящие кресла — каждое словно в закутке, изолированно от других. И много-много зелени: пальмы, кактусы, лианы — чего здесь только не было!
