— О, — коротко сказал Михаил Александрович, бегло осмотрев клинок.
Положение и происхождение не позволяли ему удивляться матом, а в нормативной лексике таких слов просто не было. Дед всё понял.
— Мифрил? — коротко спросил он.
— Мифрил.
— Полагаю, ты имеешь представление о том, сколько он стоит?
Патриарх элегантно провернул меч запястьем, затем со знанием дела взвесил его на руке, ну а затем… затем взялся за изучение оружия посерьёзней. С профессиональной точки зрения. Я прямо-таки физически ощутил волну силы, хлынувшую от него в этот момент — явно прощупывает даром артефактора.
— О-о-о-о, — снова сказал дед и поднял на меня глаза. Должно быть, увидел заключённую в меч душу.
— Ого, — а теперь, наверное, почувствовал силу Ярозавра, остаточный фон которой навсегда запечатлелся на клинке.
— О-го-го, — в конце концов, вынес Патриарх свой вердикт, хотя видно было, как подходящее слово рвётся из него наружу. — Так он же всего раз был в деле и выкован… совсем недавно! Где ты его нашёл?
— В разломе, вестимо, — пожал я плечами.
— Артём, это бесценная вещь! — дед вскочил с кресла и заходил из стороны в сторону.
— Знаю.
— Ты понимаешь, что мы можем с ним сделать?
— Понимаю.
— Если мы найдём покупателя, то на вырученные деньги мы сможем купить… да всё что угодно!
— Если под «всё что угодно» вы подразумеваете небольшую европейскую страну, то да, об этом я тоже знаю.
— И ты хочешь его подарить? — дед остановился напротив меня.
— Хочу, — кивнул я. — Поиск покупателя, способного заплатить такую цену, может занять годы, а то и десятки лет, и на время этих поисков наш род будет постоянно под угрозой. А вот расположение Императора мы можем получить прямо сейчас.
Дед улыбнулся, вставил меч обратно в ножны и протянул мне.
— Молодец, — сказал он. — Стратегически мыслишь! Кирилл хорошо тебя воспитал. Горжусь.
Михаил Александрович чуть помолчал, затем покачал головой и воскликнул:
— Чёрт! Но если бы его можно было продать!
А затем разразился бурными фантазиями на тему мирового господства на рынке артефактов. Понимаю. У самого такие мысли поначалу проскакивали, но здравый смысл в итоге победил. Ну да не спроста же дед сумел достать меч из ножен, верно? Единорога не проведёшь…
На ужин повара расстарались презентовать инфернам блюда русской кухни. На столе наконец-то хватало солений — тех самых, по которым я так тосковал в Арапахо. Закусок вообще было в избытке: холодец, винегрет, паштет, стопка блинов, драники.
А сколько рыбных ништяков?
О-о-о!
Икра лососёвая и непосредственно сам лосось слабого посола, икра севрюжья, тарталетки с камчатским крабом, магаданская креветка и мой личный сорт наркотика — байкальский омуль холодного копчения.
С этой рыбиной у меня вообще особые взаимоотношения. Я влюбился в неё без памяти, когда мне было лет десять, но уже спустя два года её стало практически не достать — рыбка стремительно исчезала. И так бы её и выловили, наверное, под самый корешок, если бы неподалёку от Иркутска не открылся радужный разлом, из которого пёрли какие-то особо лютые монстры. То ли собаки, то ли барсуки, а то ли медоеды, подробностей уже не помню. Помню лишь, что на закрытие ездил лично Император. Именно тогда он проникся омулем и раздал администрации округа щедрых люлей, чтобы запретили лов, дали рыбке краснокнижный статус и восстановили популяцию.
И вот, наконец…
— Передайте омуля, пожалуйста.
В качестве горячего подавали пожарские котлеты, строганов и стерлядку.
И какое разнообразие вкусов царило на столе, ещё большее разнообразие эмоций царило за столом.
Моя сестричка крепко прилипла к инферняхам, смотрела на них с обожанием и как могла разводила на разговор, даже есть забывала. А оно, в целом, понятно. У Светы сейчас наступил как раз тот возраст, когда маленькая девочка начинает подражать взрослым девушкам, ровняться на них, перенимать повадки и привычки.
И кто же может выступить для неё в роли этого образца?
Правильно: никто.
Разумеется, кроме Тани Кривцовой, — дочки дяди Пети, — но у той тоже «возраст». Она сейчас максимально говнистая и на малявок время тратить не хочет, тем более, что у неё первая любоффь в самом разгаре.
Любовь её, — мой семнадцатилетний двоюродный дядька Иван Алексеевич, — сидел с ней рядом и никак не мог на Таню насмотреться. На мой приезд обоим было откровенно наплевать. Ну да я не обижаюсь, всё понимаю.
— Когда объявите о помолвке?
— Артём, отстань…
— Ваня, не груби!
Год-два и Кривцовы породнятся с нами уже дважды. Вот так, наверное, одни семьи и поглощаются другими.
К слову, о Кривцовых.
На дяде Пете лица не было. Бледный, усталый, замученный, и ничто его вокруг не радует. Ни общество двух любящих жён, ни даже омуль. Когда я уезжал, он уже был задолбан делами по самое ай-ай-ай, но сейчас что-то совсем сдал.
Женщины рода, само собой. Мама, тётя Оля и баба Шура постарались сесть поближе ко мне
