Все это время я старался вытравить из памяти недавнее прошлое. Я представлял себя фениксом, возродившимся из пепла Шато-де-Нюи. Дал себе слово начать новую жизнь, добиться успеха. Как ни странно, меня не разыскивали. Позже я узнал, что друзья и родичи Тару даже не догадывались, что я находился в замке. Мало кто знал. Моя мать никому ничего не сказала. Наверняка ей было это известно, но она забрала мою тайну с собой в могилу. Я благодарен ей хотя бы за это, больше не за что.
Когда я прибыл в Англию с Вильгельмом, прошлое кануло в Лету. Даже я забыл о нем, по крайней мере, старался забыть. Кто мог заподозрить в лорде Генрихе Монтевое сопливого мальчишку, бежавшего из Шато-де-Нюи, когда там вокруг все горело? Мне ничто не грозило. Пока в Ганлингорне не объявился Жан-Поль.
Генрих повернулся, чтобы взглянуть на ее лицо, скрытое темнотой. Его переполняло чувство стыда и отвращения к себе. И вины. Он видел блеск ее глаз, напомнивший ему о той девочке из прошлого, которая смотрела на своих мучителей и знала, что скоро умрет. А он не мог ее спасти, как не мог сейчас спасти Дженову и Рафа.
– Это моя вина. И Жан-Поль хочет заставить страдать меня. Он полагает, что лучший способ сделать это – причинить зло тебе и Рафу.
– Генри… – Она была совсем близко от него. Его щеку согревало ее теплое, благоуханное дыхание. – Как ты думаешь, кто этот Жан-Поль? Наверняка ты догадываешься.
Его тошнило, кружилась голова. Это было слишком тяжело, слишком тяжело даже для него. Его обступали лица из прошлого, обвиняли, молили, упрекали, что не очень-то старался. Убийца…
– Сури. Я думаю, что Жан-Поль – это Сури. Слишком многое ему известно. Слишком хорошо он знает меня.
– Но почему он тебя ненавидит? Ведь Сури был твоим другом.
– Потому что считает, что я бросил его умирать. Потому что замок был его домом, а Тару – отцом. Я отнял у него все, что он имел, поэтому теперь он хочет отнять у меня тебя и Рафа. Хочет, чтобы мне было больно так, как было больно ему, чтобы я страдал так, как страдал он.
Генрих не переставал удивляться, почему она задает ему все эти вопросы. Почему нее еще находится с ним в одной комнате? Вероятно, ему следует объяснить ей все более простыми словами, чтобы она встала и ушла. Как он того заслуживал.
– Мне доставило удовольствие убийство Тару, сказал он. – Я не хотел говорить тебе этого! Порой мне даже правилась охота. Они возбуждали, погоня и добыча. Я чувствовал себя всесильным. Может, именно по этой причине мне пришлось убить Тару и бежать. Не из-за бедной девочки, но потому что это доставляло мне удовольствие. Я превращался в одного из них. Я должен был спасти себя, пока не слишком поздно.
Из горла Дженовы вырвался тихий звук. Ее рука оставалась неподвижной. Он поднял ее ладонь и крепко сжал. Словно ожидал, что она сорвется с места и убежит. Но теперь Генрих обнаружил, что не хочет этого. Он сознавал, что должен проявить мужество и уйти сам, но почему-то не чувствовал себя достаточно сильным для этого. Ему вдруг захотелось заплакать.
– В тот день в Ганлингорнской гавани Жан-Поль предоставил мне право выбора, Дженова. Я и об этом промолчал. Не мог заставить себя сказать. Он пригрозил, что сообщит о моем прошлом королю, если я не передам тебя Болдессару со своим благословением. Видишь ли, Тару приходился королю дядей. Король возненавидит меня за то, что я сделал, и наверняка не поверит, что Тару был злодеем. С чего вдруг, когда нет никаких доказательств, только слово Жан-Поля против моего. И он обязательно поинтересуется, почему я так долго скрывал от него всю эту историю. Если считал себя невиновным, то почему не рассказал раньше? Полагаю, он сошлет меня в одно из моих дальних поместий, если, после того как накажет, сочтет это возможным. Что касается моих друзей… Как только Жан-Поль объявит во всеуслышание о моем прошлом, и король отправит меня в ссылку, друзья от меня отвернутся.
– Ты говоришь так, словно все уже решено, – произнесла Дженова. – Словно собираешься остаться в Ганлингорне и смотреть, как рушится твоя жизнь.
– Уехать из Ганлингорна? Ни за что. Видишь ли, он знает меня, Дженова. Он знает, что я никогда не брошу тебя беззащитной на милость Болдессара. Еще он знает, что я не рискну открыть тебе свою тайну. Если я останусь, тебе станет известна правда – что, собственно, и случилось – и ты прогонишь меня. Тогда я потеряю все, как потерял все Жан-Поль.
– За исключением того, что он нарушил свое слово и забрал Рафа. Он лжец и мошенник, и мы ему не сдадимся.
Дженова встала, зажгла свечу и поставила ее на стоявший рядом сундук. Пламя всколыхнулось и озарило ее лицо. Ее щеки были мокры от слез, глаза покраснели. Генри поднял, что она тихо плакала, слушая его историю.
– Посмотри на меня, Генри, – попросила она.
Генри встретился с ней глазами. И ждал. Когда затянется петля.
– Я понимаю, почему ты полагаешь, что твои лондонские друзья тебя покинут, но с чего ты взял, что Радульф поступит так же? Я понимаю, почему тебя бросят женщины, с которыми ты делил постель. Вряд ли они любили тебя, а ты – их. Но как ты мог подумать, что и я отвернусь от тебя, когда узнаю правду? Жаль, что ты не рассказал мне ее сразу, как только догадался, кто такой Жан-Поль. Я понимаю, почему ты хотел все забыть. Но, не рассказав мне, ты позволил Жан-Полю направить на нас свою ненависть. Узнай я правду раньше, Раф был бы теперь с нами. – Она замолчала и после короткого раздумья продолжила: – Впрочем, Агета все равно видела бы в Алфрике подходящего для меня мужа, будь он даже о двух головах. Все же ты должен был поведать мне правду. Наверно, поэтому ты настаивал, чтобы я стала твоей женой? Чтобы спасти меня? Хотя верил, что возненавижу тебя, когда правда выплывет наружу? О, Генри, какой же ты глупый! Но все равно замечательный!
– Но, Дженова, я не мог позволить Болдессару причинить тебе зло.
Дженова ощутила дурноту. Он пытался спасти ее. Как пытался, судя по его рассказу, спасти все те несчастные души, хотя еще сам был мальчишкой. Ребенком. Представив в подобном месте Рафа, Дженова содрогнулась. Она вспомнила, каким был Генри в ту пору детства, когда они дружили. Веселым, красивым. Как можно было отобрать все это, извратить, испоганить?
– Ты понимаешь? – В глазах у Генри светилась такая боль, что сердце ее болезненно сжалось. – Ты понимаешь, что я тебе сказал?
– Да, Генри, понимаю. Я знаю, о чем ты говоришь и чего боишься. Но ты был не такой, как они. Ты был ребенком, одиноким, напуганным. Ты делал то, что тебе приказывали, чтобы выжить.
Дженова сжала его руку, но теперь она лежала в ее ладони неподвижная и безжизненная. Тогда она взяла его вторую руку и, придвинувшись к нему, положила его голову себе на плечо.
Как могла она так ошибаться в этом мужчине? Думать, что он недостаточно о ней заботится? Он слишком сильно переживал за нее и, получив глубокую рану, держал при себе свою боль. Он никого не подпускал к себе на близкое расстояние, не давая возможности понять или хотя бы частично снять тяжесть с его души.
