Кептен сделал шаг назад, нащупывая в кармане рукоятку «пепербокса» – с некоторых пор он с ним не расставался.
– Сюда нам путь заказан. Аргентинцы вместе с русскими – и, скорее всего, по их наущению – заняли Фолкленды. На север идти нельзя, в таком состоянии мы не доберемся не то, что до Англии, но даже до Британской Гвианы.
– Ещё как посмеют. Похоже, корабли под Юнион Джеком нежеланные гости в портах Латинской Америки.
– Пойдём через Атлантику, к Мысу Доброй Надежды. Риск, конечно, страшный – но ничего другого попросту не остаётся.
– Делайте, что сможете. – кивнул Бёртон. – Жгите в топках палубный настил, запасной рангоут, хоть стол из кают-компании! Эти проклятые русские меня не получат!
«…а ведь он помешался – Трайон похолодел от внезапной догадки. – Как это называется у врачей-психиатров, мания преследования? Конечно, так и есть: глаза пылают тёмным огнём, шрам на щеке налился кровью, вот-вот бросится, как есть, с голыми руками. А может, и с ножом – помнится, в лондонских газетах писали, что этот тип не расстаётся с жутким восточным кинжалом, которым перерезал немало глоток…»
Он шагнул назад и опустил руку в карман, нащупывая рукоятку «бульдога».
– Вот что я вам скажу, мистер… – Трайон понизил голос так, чтобы не слышал стоящий на мостике вахтенный офицер. – У меня нет насчёт вас никаких особых распоряжений, поэтому позволю себе дать добрый совет. Как только мы встанем на рейде Кейптауна – вам лучше по-тихому исчез исчезнуть с моего фрегата. Обещаю в нужный момент отвернуться. Вы человек опытный, тёртый, не пропадёте. Сядете на первое попавшееся судно – и куда глаза глядят, лучше всего, в Голландскую Ост-Индию или в Австралию. Поверьте, в старой доброй Англии вас не ждёт ничего хорошего!
Эпилог
Аргентина, Буэнос-Айрес,
26 февраля 1880 г.
Экипаж протарахтел по брусчатке Авенида Нуэве-де-Хулио, поднимая жиденький шлейф красноватой пыли. Мостовые в Буэнос-Айресе содержали из рук вон плохо, а потому пыль была повсюду – сухая, въедливая, она оседала на платье, забивалась в рот, заставляя пешеходов надрывно кашлять. «Прямо не столица большого государства, а какая-нибудь бессарабская дыра… – ворчал Остелецкий. Серёжа встретил его возле дворца президента вечером, после заседания мирной конференции – и теперь они вместе направлялись к набережной – подышать свежим воздухом и полюбоваться на выстроившиеся вдоль фарватера Ла-Платы броненосцы.
– Мирное соглашение не сегодня – завтра будет подписано. – делился Вениамин последними новостями. – Согласно ему, Чили не только отказывается от претензий на территории в провинции Атакама, – тех самых, где находятся залежи гуано, ставшие причиной этой войны, – но и передаёт аргентинцам земли по берегам Магелланова пролива.
– А эти-то здесь при чём? – удивился Серёжа. – Аргентина, вроде, в войне не участвовала?
– Кто откажется урвать жирный кусок при такой делёжке? – усмехнулся Остелецкий. – Буэнос-Айрес и Сантьяго давно не могут поделить эти территории. Чилийцы и Пунта-Аренас возвели тишком, на спорных землях, просто поставив соседа перед фактом. Вот аргентинцы и торопятся воспользоваться тяжёлым положением.
Мимо протарахтела подвода, гружённая бочками, поднимая особенно густые клубы пыли. Серёжа поспешил прикрыть нос и рот платком.
Да, политика… – сказал он, когда угроза миновала. – А у нас-то в этой истории какой интерес?
– А такой, Серж, что аргентинцы тут же сдали Пунта-Аренас вместе с прилегающими территориями в долгосрочную аренду России с целью устройства там угольной станции и торговой фактории, а так же наилучшего навигационного обустройства этого водного пути, имеющего огромное значение для морской торговли. И сделано это далеко не просто так, а в обмен на поддержку в урегулировании казуса Мальвинских островов.
– Это нынешние британские Фолкленды? Неужели аргентинцы решатся?..
– Уже решились. Правда, пока об этом – ни-ни, газеты ещё не в курсе. Англичанам сейчас не до этих клочков земли на краю света. У них мятеж в Южной Африке плюс тяжёлая, кровопролитная война в Индии. И это не считая последствий прочих проигранных кампаний – одна потеря Суэцкого канала чего стоит! Конечно, наши политики во главе с канцлером князем Горчаковым в стороне стоять не стали: из Кронштадта прислали на Фолкленды, Мальвины, то есть, эскадру из трёх вымпелов – броненосец «Олег», клиперы «Яхонт» и «Абрек», ну и твоя разлюбезная «Москва» в качестве судна снабжения. Цель – проследить за переходом власти, обеспечить эвакуацию подданных Британской Империи, не допустив никаких безобразий. А в Порт-Стэнли постоянно будет находиться наш стационер.
Экипаж свернул с пыльной Авенида Нуэве-де-Хулио на боковую зелёную улочку. Дышать сразу стало легче.
– Послезавтра в Россию уходит «Скоморох» с дипломатической почтой. – продолжал Остелецкий. – Я тоже отправлю пакет с донесениями.
– Рапорты о твоих подвигах в Вальпараисо?
– А как же? Без крепкой бумаги ни одно дело нельзя считать хорошо соображённым.
Серёжа согласно наклонил голову. Что есть, то есть – российская бюрократия неистребима, как и душная пыль аргентинской столицы.
– Кстати, о бумагах… – добавил Вениамин. – Тебя-то Бутаков как, пристроил? Ты ведь теперь снова на флоте?
Серёжа кивнул. Два дня назад русский посланник передал ему полученный из Петербурга высочайший указ о восстановлении на службе и присвоении очередного чина. Приложенное к документу письмо предписывало капитану второго ранга Казанкову прибыть в соответствующий департамент Морского министерства для получения нового назначения. А пока – поступить в распоряжении адмирала Бутакова.
– Да вот, как раз на «Скоморох» старшим офицером. – ответил Серёжа. – Их старший офицер подцепил какую-то местную лихорадку, сейчас отлёживается в больнице при католическом монастыре. Я его заменю.
– Так значит и ты – домой?
– И я. Пора, сколько уж в России не был. Кстати, надо бы вернуться к литературным… э-э-э… упражнениям. Обещал ведь регулярно высылать с дороги корреспонденции в «Ниву», и уже который месяц манкирую. Фёдор Николаевич Берг – это главный редактор – наверное, недоволен. Нехорошо получилось, надо исправлять…
– Да ты, Серж, у нас будущий граф Толстой… – Остелецкий постарался спрятать иронию в голосе. – Ну-ну, только не обижайся: Гревочка, помнится, очень хвалил твои дневники, надо бы и мне полистать. Признайся лучше: грустишь по прекрасной сеньоре Ачиве?
Серёжа не ответил. Взгляды, которые он бросал на воспитанницу баронессы, давно стали предметом подтрунивания Греве и Остелецкого. Но взглядами всё и ограничивалось. Серёжа, помня о свежей душевной ране, которую нанесла девушке потеря возлюбленного, так и не решился на попытку сближения – и выдерживал приличествующую дистанцию до самого расставания в Пунто-Аренасе. В результате, он отправился с бутаковской эскадрой в Буэнос-Айрес, а предмет его воздыханий остался на борту «Луизы-Марии».
