холода, я не чувствую источника живого тепла рядом. На мой мозг противно что-то давит, это причиняет мне боль. Я пытаясь пробиться через мутную пелену, моргаю и шарю в поисках Рамзина и пугаюсь, когда не нахожу его. Что мне делать одной, потерянной, никчемной без него?
Я кричу, пытаясь позвать его, но выходит какое-то скрипучие карканье. И в этот момент я понимаю, что так больно давит на мозг. Это голоса. Чужие, грубые, явно мужские. Я еще не могу уловить отдельных слов, а может, просто не понимаю языка, на котором они говорят, но одно знаю точно — они полны агрессии и угрозы. Тут я слышу, что в ответ на эту чужую угрозу Рамзин рычит что-то так яростно, что у меня волосы на голове начинают шевелиться. Я в нем сейчас очень нуждаюсь, должна прикасаться к нему, чтобы прогнать холод из тела и боль из как будто переломанных костей. Адреналин щедро выплескивается в мою кровь, и зрение хоть немного проясняется. Я озираюсь, не помня, что это за место, но в этот момент мой взгляд падает на стоящего в нескольких метрах от кровати спиной ко мне Рамзина. Я не вижу еще отчетливо, но в том, что это он, ни за что не ошибусь. И его поза — это просто крайняя концентрированная форма предупреждения и откровенная готовность атаковать, если ему не внемлют. А напротив него темной массой стоят около десятка мужчин, которые пока сливаются для меня в одно мрачное грозовое облако, исторгающее из себя тот самый причиняющий боль моей голове гомон. Я почти на ощупь сползаю с постели, потому что хочу пойти к Рамзину, прижаться к нему и сказать, чтобы он велел убраться этим темным и шумным.
— О, похоже, предмет нашего спора наконец-то пришел в себя, — слышу я чей-то знакомый надменный голос.
Знакомый откуда? На ум приходит имя — Роман. В тот же мгновение большое горячее тело материализуется рядом, и я оказываюсь укутана в простыню и притиснута к Рамзинской вибрирующей от глухого рыка груди. Щурюсь, стараясь рассмотреть все яснее.
— Не сметь на нее пялиться! — рявкает он.
— Ты не можешь требовать этого, брат! — возражает ему незнакомый раскатистый голос.
— Да, действительно, братец, — это снова полный сарказма Роман. — Если дама решила продемонстрировать нам свое прекрасное обнаженное тело, у тебя нет права запрещать нам смотреть. Да и ей стоит посмотреть на нас всех повнимательней, если вскоре она станет нашей Дарующей и Светочем.
— Тебе лучше заткнуться, Роман, — голос Рамзина становится еще ниже. — Черта с два Орден заполучит мою смертную женщину в ближайшее время. Я в своем праве на нее. Я нашел ее первым, она добровольно пришла в мою постель, в ней моё семя и мой наследник!
Мой мозг начинает со скрипом переваривать услышанное, и гнев поднимается, ломая плотную скорлупу апатии. Какой, к черту, наследник?
— Не пори, чушь, сын! — я оборачиваюсь, отрываясь от груди Рамзина, чтобы увидеть, от кого это могут исходить волны даже большей властности, чем от моего зверюги.
И натыкаюсь на такие похожие на Рамзинские темно-карие глаза, из которых буквально изливается в окружающее пространство мощнейшая сила. Эти глаза впиваются в меня, словно просвечивая насквозь, как рентген, и я, не в силах противостоять такому вскрытию, болезненно вздрагиваю.
Рамзин улавливает мою дрожь и, издав снова свой угрожающий рык, разворачивает нас так, чтобы почти полностью прикрыть собой от чужих взглядов. Его руки обхватывают меня плотнее, а одна из ладоней ложится на затылок, снова пряча мое лицо в ложбине между его ключицами.
— Эта смертная — моя! — огрызается он и напрягается всем телом еще больше.
— Прекрати, Игорь! — снова тот подавляющий голос. — Эта женщина — Светоч, факт установлен Зрячим, и ты не можешь заявлять на нее права, как на простую смертную! Ты должен отдать ее!
— Не раньше, чем она произведет на свет моего ребенка! До тех пор она остается простой смертной, и я имею все права присвоить ее, учитывая ее добровольное согласие разделять со мной постель!
Я желаю сказать Рамзину прямо сейчас все по поводу этой хрени с ребенком, но ход моих еще медленных мыслей прерывает Роман своим раздражающим голосом:
— Если все у вас так уж добровольно, братец, то для чего же ты запер девушку в такую даль, откуда ей не сбежать! — ехидно влез он.
Мое зрение и слух становятся отчетливей, я хочу вывернуться и посмотреть, наконец, нормально на всех этих странных пришельцев. Но Рамзин только сжимает пальцы на моем затылке, запрещая это делать.
— Спроси ее сам, — презрительно ответил он Роману.
— А, ну да, конечно! И это после того, как ты опоил ее и трахал до изнеможения! Она всего лишь баба, хоть и особенная, и после такого способна думать только тем, что у нее между ног. Само собой, она скажет все, чтобы ты продолжал ублажать ее и дальше! — в голосе Романа прорвалась ядовитая злость, однозначно направленная на Рамзина.
— Брат Роман, не забывайся! Ты сейчас говоришь об одной из наших будущих Дарующих Светочей. Прояви должное уважение! — новый голос, от которого мурашки по коже.
— Это я-то должен его проявить? — взвивается Роман, и я морщусь от того, как мне противны его вопли. — А как насчет брата Игоря? У него, значит, есть право хватать будущую Дарующую и превращать ее в свою подстилку, как простую девку, да еще и иметь наглость стараться ее обрюхатить, дабы сохранить для себя как можно дольше! И это при том, что Орден просто задыхается без новых Дарующих! Выходит, что если он у нас одарен сверх меры драконьей благодатью и к тому же родная плоть нашему Главе, то ему позволено то, за что любого другого подвергли бы изгнанию на низшие уровни!
Злость, неожиданно проснувшись во мне, стала разрастаться, наполняя до этого апатичное тело силами. Какого черта этот идиот тут разорался! И о чем вообще весь этот безумный разговор? Я дернулась и в этот раз весьма настойчиво, и Рамзин ослабил хватку, позволяя мне выпрямиться, но продолжая обвивать мою талию как железным обручем. Я уставилась на десяток мужчин в одинаковых темно-серых одеждах, которые все, кроме одного, того кто так похож глазами на Рамзина, стояли стеной между нами и выходом из каменного логова. Этот один стоял ближе, и поверх его серого одеяния висела здоровенная бляха из темного металла.
— Я не знал о том, что эта женщина рождена Дарующей, и повторяюсь, что она не только добровольно разделила со мной постель, но и
