Рамзина, но при этом черт его лица я уловить не в состоянии. Они искажаются, меняются, становясь все менее отчетливыми. Я начинаю пятиться, а может, мне так только кажется, но точно знаю, что я пытаюсь уйти, отодвинуться от присутствия Рамзина, потому что знаю, что мне нельзя находиться сейчас с ним рядом. Почему? Это не могу вспомнить, то точно уверена, что так нужно.
— Яна, с тобой все будет хорошо!
О-о-у, теперь у Рамзинского голоса появился цвет. Темно-бордовые облака, перевитые ломанными аспидно-черными венами появляются в том месте, где на его расплывшемся для меня лице должен быть рот. Они кратко повисают в пространстве, а потом растворяются, уступая место следующим.
— Яна, я не позволю ничему плохому с тобой случиться. Понимаешь меня?
Наверное, нужно ответить на вопрос, но я слишком увлечена рассматриванием новых облачков его слов.
— Ты больной… — наконец удается сформировать мне два слова, и я с удивлением ахаю, потому что у моего голоса тоже, оказывается, есть цвет. Он почему-то зеленый с золотистыми всполохами. Почему мой голос такого цвета? Ненавижу зеленый. Я хмурюсь и машу, желая стереть это дурацкое облако, и, кажется, теряю равновесие. В этот момент в мои предплечья впиваются какие-то раскаленные тиски, и от этого прикосновения мне так больно и горячо, что я ору, выгибаюсь.
И тут приходит новая волна, даже не волна, а полноценный прилив, который накрывает уже с головой и не думает никуда уходить. Я задерживаю дыхание сколько могу, но вскоре сдаюсь и начинаю вдыхать, вбирая внутрь жидкую концентрированную похоть. Она стремительно наполняет моё тело до краев, она вытравляет из мозга абсолютно все мысли.
— Я не прощу тебя, — шепчу я, захлебываясь в ней и понимая, что лечу куда-то, прижатая к твердому, горячему, тому, чего мне становится мало с каждой секундой.
— Простишь… Потом… — противная пыточная одежда исчезает, и за это я благодарна до слез, но быстро забываю об этом, когда на меня обрушиваются новые чрезмерные ощущения. — Тебе просто нужно понять…
Смириться… Ты принадлежишь мне… Мне одному… Навсегда.
Горячий, влажный рот прожигает мою кожу на шее, груди, терзает соски. Каждое из этих прикосновений пронзает мою кожу насквозь словно пылающими иглами, которые медленно, но неотвратимо прорастают внутрь, сначала пронзая все мои внутренности, потом становясь мягкими, изгибаясь, переплетаясь, ломая и заменяя собой мои кости.
Перекраивая мое тело. Оно гибкое, податливое, как будто наполненное горячим, тягучим гелем примитивнейшего желания.
Пальцы и рот Рамзина погружаются, вплавляются в меня. Но это совершенно недостаточно. Боль растет в моем животе, расползаясь по телу и разуму как вирус, и я уже требую от него избавления. Лекарства, что принесет облегчение.
Рамзин шепчет, что даст мне все, что я захочу, но опять лжет, потому что вторжение его плоти только взвинчивает температуру, и каждый толчок поднимает ее выше и выше.
Звуки, стоны, рычание всевозможных цветов радуги свивается вокруг нас в совершенно безумный радужный кокон. Уже кипящий гель внутри меня беспрерывно расширяется, явно собираясь разорвать меня изнутри, и я ору, и проклиная Рамзина, требуя прекратить эти немыслимо сладкие страдания, и грожусь убить, если он остановится хоть на секунду.
А потом я разрываюсь, лопаюсь, как мыльный пузырь, разнося на своем пути и разноцветный кокон, и сметая темноту остального пространства. Я жду облегчения, жду, как из меня вытечет это невыносимо горячее содержимое, но ничего подобного не происходит. Мне кажется, что не прошло и нескольких минут, как новая волна жара топит меня в себе.
Ощущение времени пропадает, как и пространство, и способность понимать — где и в каком положении находится сейчас мое тело. Моё ли оно вообще? Запахи, звуки, голоса — они чьи?
Особенно тот настойчивый, что твердит, как заведенный, раз за разом: «Ты моя. Ты принадлежишь мне. Никто не оторвет меня от тебя». Этот сумасшедший то рычит это, то выстанывает, то шепчет едва слышно. И я знаю, что именно от этого голоса сейчас зависит, чтобы напряжение внутри хоть немного отпускало, он может это сделать, и я соглашаюсь на все ради этого облегчения.
Сколько все это длится? Не знаю, для меня исчезает само понятие «сколько». Кажется, я даже спала, не знаю — несколько минут или часов. Просто в какой-то момент мозг становится яснее, я начинаю ощущать холод и судорожно тянусь к единственному источнику тепла, стуча зубами и содрогаясь всем телом.
Передо мной появляется лицо Рамзина, и я безумно рада его видеть, потому что это первый отчетливый объект после бесконечного парения нигде. Он снова моет меня, заставляет есть, и марево отступает все дальше. Зрение и ощущения становятся все отчетливей, хотя тело вялое, как и рассудок. Я глотаю безвкусную пищу и смотрю ему в лицо неотрывно, заставляя свои глаза сфокусироваться все больше. Но все это заканчивается, когда Рамзин подносит к моему рту снова бокал с вином. Я думаю, что надо вырваться, но думать и сделать — это разные вещи, и сейчас сопротивление мне не по силам. Только смотрю на Рамзина с упреком, потому что для ненависти недостаточно сил.
— Так нужно, — отвечает он на мой незаданный вопрос и вынуждает открыть рот.
Я смиряюсь и глотаю терпкий напиток и снова погружаюсь в пространство, где нет ничего материального, кроме запахов, звуков и мучительно сладких прикосновений, которые дает мне Рамзин.
Сколько раз это повторяется? Я не помню.
Мой мир словно закольцовывается на этом погружении в нирвану с ароматом кожи Рамзина, только его теплом и рычанием, в такт которому теперь уже вибрирует каждая клетка во мне, и стонами, что он выжимает из меня. А еще эти требования признать себя его… кем? Раз за разом он повторяет их на все лады, и я соглашаюсь со всем, чего он требует, и мне в эти моменты безразлично, что мои собственные слова начинают выглядеть как темные нити, оплетающие меня все плотнее с каждым моим согласием. Но мне плевать на это. Какая сейчас разница?
Это же все нереально! Это закончится, и я стряхну их! Разве могут удержать меня тоненькие волокна, даже если их становится сотни и тысячи?
Теперь каждый раз, когда зрение возвращается, и я вижу Рамзина почти отчетливо, я плачу от радости и тянусь сама его потрогать, ощутить, пока он опять не стал только призрачным ласкающим облаком. И в ответ Рамзин со мной заботлив и необычайно нежен. Наверное. Мне так кажется. Ведь не может быть по-другому?
Это заканчивается так же странно и неожиданно, как началось. В очередной раз очнувшись от
