смерти… Если офицер, морской пехотинец или нижний чин проявит непочтительность по отношению к старшему по званию офицеру…»
Сейчас, когда Хорнблауэр смотрел на Буша, эти слова значили гораздо больше; он почувствовал какое-то беспокойство. Буш глянул на капитана, нечесаного, неряшливо одетого, и вспомнил события последних нескольких дней. Если есть в мире человек, абсолютно неспособный к исполнению своих обязанностей, то это капитан, однако его неограниченную власть утверждал тот самый Свод законов, который он сейчас зачитывал. Буш снова поглядел на Хорнблауэра; он чувствовал, что знает наверняка, о чем тот думает, стоя у ограждения шканцев. Странно было жалеть неуклюжего, угловатого молодого лейтенанта, с которым он так мало знаком.
— «Если офицер, морской пехотинец, нижний чин или другое лицо на флоте, — капитан дошел до двадцать второй статьи, — осмелится вступить в ссору с кем-нибудь из старших по званию офицеров либо не подчинится законному приказанию, таковое лицо подлежит смерти».
Буш до сих пор не обращал внимания, как настойчиво Свод законов возвращается к этой теме. Буш всегда спокойно подчинялся дисциплине, философски убеждая себя, что несправедливость и некомпетентность начальства можно стерпеть. Теперь он четко видел, почему их надо терпеть. И как бы для того, чтобы забить последний гвоздь, капитан читал последнюю статью, восполняющую последние пробелы:
— «Все другие преступления, совершенные лицом или лицами на флоте, не упомянутые в настоящем документе…»
Буш вспомнил эту статью. С ее помощью офицер может добить подчиненного, у которого хватило ума не подпасть под действие предыдущих статей.
Капитан прочел последние мрачные слова и оторвал взгляд от страницы. Словно наводимая пушка, двинулся из стороны в сторону длинный нос, указывая на каждого офицера по очереди; небритое лицо выражало злобное торжество. Казалось, читая эти статьи, капитан на время победил страх. Он расправил грудь и даже встал на цыпочки, готовясь произнести заключительные слова:
— Вы должны знать, что все эти статьи относятся к моим офицерам точно так же, как и ко всем остальным.
Буш не поверил своим ушам. Невероятно, чтобы капитан говорил команде такие слова. Невозможно представить более губительную для дисциплины речь. Дальше капитан продолжал, как обычно:
— Приступайте, мистер Бакленд.
— Есть, сэр. — Бакленд выступил вперед, цепляясь за привычный ход дела. — Шляпы надеть!
Церемониал закончен; офицеры и матросы покрыли головы.
— Дивизионные офицеры, прикажите дивизионам разойтись!
Оркестр морской пехоты ждал этого мгновения. Тамбур-сержант взмахнул палочкой, и барабаны гулко зарокотали. Пронзительно и мелодично засвистели дудки. «Ирландская прачка» — отрывистая и бодрая. Щелк-щелк — морские пехотинцы взяли ружья на плечо. По приказу своего командира Уайтинга красные ряды пехотинцев двинулись в обе стороны по шканцам. Капитан Сойер смотрел, как течет нормальная корабельная жизнь. Теперь он заговорил громче.
— Мистер Бакленд!
— Сэр!
Капитан поднялся на две ступеньки по шканцевому трапу, так что всем его было видно, и заговорил нарочито громко, чтобы слышало как можно больше народу:
— Сегодня каболкино воскресенье.
— Есть, сэр.
— И двойная порция рома моим славным ребятам.
— Есть, сэр.
Бакленд изо всех сил пытался скрыть недовольство. Вместе с предыдущими словами капитана это было уже слишком. Каболкино воскресенье означает, что матросы проведут остаток дня в праздности. Двойной ром в таком случае почти наверняка вызовет ссоры и драки между матросами.
Буш, идущий по главной палубе в сторону кормы, отчетливо видел, как в команде, избалованной капитаном, нарастает беспорядок. Невозможно поддерживать дисциплину, когда капитан игнорирует любой неблагоприятный рапорт со стороны офицеров. Задиры и скандалисты оставались безнаказанными; хорошие матросы начали отлынивать от работы, а плохие сделались и вовсе неуправляемы. «Славные ребята», — сказал капитан. Матросы прекрасно знают, как вели себя последнюю неделю. Раз капитан после такого назвал их «славными ребятами», в следующую неделю они будут вести себя еще хуже. Кроме того, все матросы прекрасно видели, как капитан обращается с лейтенантами, как грубо им выговаривает, как жестоко их наказывает. Пословица гласит: «Что сегодня в кают-компании на жаркое, завтра будет нижней палубе на похлебку» — все, происходящее на шканцах, в искаженном виде обсуждается на баке. Трудно ожидать, что матросы станут подчиняться офицерам, которых откровенно презирает капитан. Буш, поднимавшийся на шканцы, был обеспокоен.
Капитан ушел к себе. Бакленд и Робертс стояли возле коечных сеток. Они были погружены в разговор, и Буш присоединился к ним.
— Эти статьи относятся к моим офицерам, — сказал Бакленд, когда он подошел.
— Каболкино воскресенье и двойной ром, — добавил Робертс. — Все для этих славных ребят.
Прежде чем продолжить, Бакленд украдкой огляделся. Жалко было видеть, как первый лейтенант линейного корабля озирается, боясь, что его подслушают. Но Хорнблауэр и Уэллард стояли по другую сторону штурвала. На полуюте штурман вел занятия по навигации: мичманы с секстанами проводили полуденные наблюдения.
— Он сумасшедший, — сказал Бакленд так тихо, как позволял северо-восточный ветер.
— Мы все это знаем, — ответил Робертс.
Буш ничего не сказал. Он не хотел себя компрометировать.
— Клайв пальцем не шевельнет, — сказал Бакленд. — Дурак набитый.
Клайв был судовым врачом.
— Вы его спрашивали? — поинтересовался Робертс.
— Пытался. Но он не скажет ни слова. Он боится.
— Ни с места, джентльмены, — вмешался резкий голос — хорошо знакомый голос капитана.
Он раздавался на уровне палубы у самых их ног. Все три офицера вздрогнули от изумления.
— Налицо все признаки вины, — гремел голос. — Вы свидетель, мистер Хоббс.
Офицеры оглянулись. Световой люк капитанской каюты был приоткрыт, и капитан глядел на них в щелку; видны были только его нос и глаза. Росту он был высокого и, став на что-нибудь, на книги или на скамеечку, сумел заглянуть за комингс светового люка. Замерев, офицеры ждали. Еще одна пара глаз выглянула из светового люка. Они принадлежали Хоббсу, исполняющему обязанности артиллериста.
— Ждите, пока я подойду к вам, джентльмены. — После слова «джентльмены» капитан фыркнул. — Очень хорошо, мистер Хоббс.
Оба лица исчезли из светового люка. Офицеры едва успели обменяться отчаянными взглядами, как капитан уже поднялся по трапу.
— Я полагаю, это мятежная сходка, — сказал капитан.
— Нет, сэр, — отвечал Бакленд.
Все, кроме категорического отрицания, было бы признанием вины — вины, способной затянуть веревки на их шеях.
— Вы лжете мне на моих же шканцах! — заорал капитан. — Я был прав, когда подозревал своих офицеров. Они интригуют. Шепчутся. Сговариваются. Замышляют мятеж. А теперь проявляют ко мне величайшее неуважение. Я сделаю все, чтобы вы об этом пожалели, мистер Бакленд.
— Я не хотел вас обидеть, сэр, — запротестовал Бакленд.
— Вы лжете мне прямо в лицо! А вы двое подстрекали его! Вы ему поддакивали! До сих пор я был о вас лучшего мнения, мистер Буш.
Буш решил, что разумнее не отвечать.
— Молчаливая наглость, да? — продолжал капитан. —
