майор Московец. Есть и программа максимум. Но о ней пока помолчу. Главное же, понятно, летать.
— Летать… И у меня главное — летать. Но я, Ваня, хочу летать не так, как сейчас летаем мы… Сегодня, к примеру, погнались за «мессером», а его и след простыл. Не догнали.
— Догонишь такого, кедровые шишки! Скорость-то!
— Вот! — горячо воскликнул Тимур, приподнимаясь. — А надо создать такой истребитель, чтобы ни один стервятник не смог от него удрать.
— Ты хочешь потом делать новые военные самолеты?
— Сначала и я хотел только летать, но у меня есть один самый близкий друг — Степан, тоже летчик-истребитель и тоже уже воюет, — так это он первый об авиационно-инженерной академии заговорил. Я сначала даже смеялся над ним, но потом все же решил: надо и летать и конструировать, как когда-то Нестеров.
— Сложно. Да и шарики должны в этом направлении работать.
— Шарики! Будем учиться, только по-настоящему, — и заработают шарики!
— Заманчиво.
— Давай, Иван, после войны вместе пойдем в авиационную академию. И, если захочешь, будем на пару создавать сверхскоростной…
— Сверхскоростной? Это хорошо — сверхскоростной… Но у меня, Тимур, не получится с этим делом ничего толкового. Я — просто летчик. И хочу быть хорошим летчиком. Одним словом, хочу — была не была, раскрою свой максимум! — стать летчиком-испытателем. — Помолчав, весело предложил: — Договоримся так: авиаконструктор Тимур Фрунзе построит свой послевоенный сверхскоростной самолет, а летчик-испытатель Иван Шутов даст ему, кедровые шишки, дрозда по всем статьям испытательной программы!
— Ты, Шутов, шутишь, а я серьезно.
— Что ты, Тимур, хотя я и Шутов, но какие тут шутки! У меня просто такой смешливый голос. А я серьезно.
— Будем спать, Иван.
— Спокойной ночи, Тимур, — сказал Шутов. Через минуту добавил: — В последнее время я вижу во сне только самолеты — и наши, и их, с крестами. А теперь, чувствую, будет мне снится и твой сверхскоростной.
— Мой ли… другого ли, а сверхскоростные обязательно будут — это яснее ясного. Только вот завтра как бы нам с тобой фашистского аса догнать?
— Догоним, догоним, кедровые шишки! Лишь бы не отменили свободную охоту!
Утром мороз обжег лица.
— Ну и пробирает, кедровые шишки!
— По-сибирски ж! — поддел Тимур.
— И-и, куда там Сибири… По-якутски, скажи.
После завтрака Тимур и Иван спешили к своим истребителям.
В крытой полуторке летчики курили, перебрасывались шутками, поругивали «небесную канцелярию».
— Это уж не крещенские морозы, а… крестецкие, чтоб они выдохлись!
— Градусов эдак под сорок, а то и более!
— Как там мой механик? Всю ночь ему пришлось латать плоскость да прогревать двигатель!
Из тесной глубины кузова, озаряемой короткими вспышками папиросных затяжек, выплыл голос Усенко:
— Твоему механику следует перенять опыт у моего Лукьяненки. Он как прогревает? Нагонит градусы, зачехлит, а сам под чехол — ляжет на капот «яка» и спит, как на печке, а начнет замерзать, — значит, снова пора прогревать. И двигатель не замерзнет, и сам в тепле. Смекалка, находчивость!
На КП полка дежурный сказал Шутову:
— Открывайте планшеты.
— Задание ж не меняется?
— Малость подправлено. Смотрите на карты. Маршрут тот же, но… — Шутов и Тимур расстегнули планшеты и нацелились карандашами на карту. — Свободная охота отменяется. Летите парой до переднего края северо-восточнее Старой Руссы: деревня Медведно, Бологижский лес включительно. Прикрываете перегруппировку сто восемьдесят второй дивизии, взаимодействующей с бригадами старорусских партизан; штаб дивизии расположен в названной деревне. По данным разведки, на этом участке фронта затишье и с утра могут быть лишь частные случаи аэрофотосъемки и работы корректировщика. Ваша задача: отогнать самолеты противника от переднего края, а при выгодно сложившейся ситуации уничтожить. Ваши позывные: «Двухсотый», «Двести первый». Сменит вас группа «яков» второй эскадрильи. Все. Вопросы?
— Задание уяснил, — суховато сказал Шутов, застегивая планшет.
Тимур понял: Иван недоволен изменением задания. Дежурный пожал им руки:
— Успеха!
Рассвело. В небе ни одного облачка. Солнце, выкатившись из-за валдайских лесов, засияло так ослепительно, что невозможно было долго смотреть не только на него, но и под ноги, на скрипевший под унтами снег.
Взлетев, легли на курс. Солнце осталось за спиной, и глаза теперь отдыхали. В наушниках возникли таинственные шорохи и голос ведущего:
— Тимур, как настроение?
— Нормально, командир!
— А жаль, что отменили охоту.
— Жаль, командир.
— Ты что так официален сегодня?
— Порядок есть порядок.
— Может, еще в пути перехватим рихтгофенского ястреба?
И вдруг привычные радиопомехи неожиданно протаранил четкий басок:
— «Двухсотые», я — «Земля». Прекратить посторонний разговор! До Бологижского леса — две минуты.
Они знали, связь между улетевшими на задание самолетами и землей только-только вводилась. Потому-то в полете почти всегда обходились без позывных. Перебрасывались сами короткими фразами, командами, а то и вообще забывали о рации и пользовались испытанным авиакодом — эволюциями самолета. И вдруг — этот строгий окрик земли. Не зря, выходит, дали им позывные. Шутов на всякий случай отозвался:
— «Земля», «Двухсотые» вас поняли.
В ответ донесся щелчок выключенного передатчика, утонувший в хаосе посторонних звуков. Дальше, до самого Бологижского леса, летели, не проронив ни слова.
Передний край протянулся неровной полоской от пустынного, закованного сизоватым панцирем льда озера Ильмень к югу. Пересекая железнодорожное полотно на Бологое, он подступал к восточной окраине Старой Руссы. Забирая от лесного массива влево, в сторону деревни Медведно, Шутов коротко заметил:
— Внимание. Подходим к фронту.
— Вижу.
Все пока спокойно. Нет движения.
— Хорошо замаскировались.
— А вообще-то вон она линия фронта. От леса горбом дуги к западу вытянулась.
— Наши хорошо поднажали, вплотную к Старой Руссе подошли.
— Опять мы с тобой разговорились.
— Молчу, командир.
Несколько раз пронеслись над излучиной переднего края. В воздухе спокойно: пока — ни одного вражеского самолета, даже предполагаемых аэрофотосъемщиков и корректировщиков не видно. И только внизу противная сторона вела редкий беспокоящий артиллерийский огонь: над линией обороны то тут, то там взвихривался синевато-пепельный туман да в наших боевых порядках возникали одиночные всполохи разрывов.
Слепящее солнце поднималось все выше и выше. И когда казалось, что полет пройдет вхолостую, Тимура словно кто в грудь толкнул — сердце, подпрыгнув, начало гулко отстукивать ровные удары. Над Старой Руссой в холодно-бирюзовом небе отчетливо возник журавлиный клин. Только какие же в январе журавли?! Да и рисунок клина построже, поточнее птичьего.
Тяжелые самолеты безукоризненно четким строем шли к переднему краю.
«Бомбардировщики! Вот тебе и «частный случай»… Сколько ж их там?» Сосчитать не успел и поспешил доложить:
— Слева впереди вижу бомбардировщики!
— Засек, — спокойно отозвался Шутов. — Над Старой Руссой.
— К фронту идут, по-моему, тридцать «юнкерсов».
— Точно, тридцать.
— Они что — без прикрытия?
— Не может такого быть. Где-то поблизости висят и «мессеры».
— «Лапотников»
