две ругательных рецензии на книгу «Железный век в Восточной Европе». Первая принадлежала известному археологу В.И. Равдоникасу. В брошюре, выпушенной в «Известиях Государственной академии материальной культуры» и воинственно озаглавленной «За марксистскую историю материальной культуры», содержалась тенденциозная критика исследования Готье. Автор писал, что монография представляет собой «целый букет буржуазных теорий» и «являет пример эклектизма»[1125]. Археолог-марксист указывал на то, что Готье якобы целенаправленно не учитывает современных (читай, советских) достижений археологии. Равдоникас, верно указывая на то что в книге Готье центральное внимание уделено истории колонизации, возмущался тем, что ученый ни слова не говорит о яфетической теории Н.Я. Марра, официально к тому времени признанной единственно верной. По этой теории культуры развиваются независимо друг от друга, а не путем постоянного соприкосновения и взаимовлияния, как это показал Готье, описывая процессы колонизации. Подход Н.Я. Марра импонировал самому Сталину, видевшему в нем научное обоснование теории «построения социализма в отдельно взятой стране». Но Готье не признавал не только яфетическую теорию. Равдоникас не находил в его работах и намека на формационный подход. Вывод звучал как призыв изгнать из археологии наследие буржуазных историков. «И не пора ли превратить эти науки из убежища для чуждых или враждебных марксизму идеологий в цитадель и рассадник подлинно марксистской мысли?»[1126] – недвусмысленно заявлял автор.
Еще грубее и тенденциознее (а по сути, абсурднее) звучала рецензия некоего И. Куршанака. В отзыве, напечатанном в журнале «Историк-марксист», он утверждал: «Книга эта – образчик того, как создается буржуазной профессурой идеология интервенции против СССР»[1127]. Маститый историк был обвинен в потворстве евразийцам и иностранным разведкам. Разбирая монографию Готье, рецензент обнаружил в ней намек на то, что русские могут процветать только в том случае, если ими управляют иностранцы. Далее, по мнению И. Куршанака, следовал «логический» вывод: «Для „процветания“ России нужно преодолеть „народовластие“, „анархизм“, устранить „беспокойства“ и „разрушения“. Как? – Авось придут новые „норманны“ и помогут установить „военную деспотию“. Вот к чему сводится по существу вся эта философия от археологии профессора Готье»[1128]. Очевидно, что автор отзыва играл на настроениях ожидания приближающейся войны с буржуазными державами, сочинив очередной «ответ Чемберлену». Абсурдность таких обвинений никого не смущала, но это был знак, предвещающий большие неприятности. И действительно, Готье оказался одним из первых из московских историков, кого арестовали по «Академическому делу».
Дело развивалось следующим образом. 12 января 1930 г. был арестован академик С.Ф. Платонов. 28 января за ним последовал академик Е.В. Тарле[1129]. Их обвинили в создании антисоветской организации, стремившейся к свержению существующего строя. Продолжительное время оба отказывался сотрудничать со следователями, но потом, под давлением, начали давать показания[1130]. 8 марта Тарле показал, что в Ленинграде и Москве существуют антисоветские группы. Применительно к Москве он говорил: «Касаясь московской группы историков, связанной с организацией через Платонова, в которую входили Любавский, Егоров, Яковлев, Готье, Бахрушин, С.Б. Веселовский и др., мне известно, что они собирались у Богословского, являвшегося центральной фигурой этой группы историков, иногда у Яковлева или Егорова. Собирались, говорили и обсуждали реформы высшей школы, Академии наук и общественно-политические темы»[1131]. К чести Тарле, в качестве главы группы он указывал на покойного М.М. Богословского, уводя тем самым из под удара остальных.
Вскоре Платонов, видимо, зная о показаниях Тарле, также начал говорить то, что от него хотели услышать. 14 марта в протоколах впервые были упомянуты москвичи: «Касаясь моих связей с учеными, близко мне знакомыми, проживающими в других городах, должен указать на следующих лиц: Богословский (умер), Любавский, Готье, Егоров, Яковлев, также Рязанов, отчасти Полосин и Ульянов в Москве»[1132]. Он признал, что между ним, петербургскими историками Н.П. Лихачевым, С.В. Рождественским и т. д. и упомянутыми московскими историками, проходили беседы, касавшиеся политических тем. В частности, он указывал: «Наши установки во мнениях о Брестском мире исходили из того, что „большевики утеряли то, что государство приобрело в течение 200 лет“. Это положение нами расценивалось как противное интересам русского народа»[1133]. Среди московских историков, близких к нему по убеждениям, Платонов называл Готье и Бахрушина. «Можно было бы назвать ак. Тарле и проф. Яковлева, но лишь отчасти по их особому индивидуальному складу и изменчивости настроений»[1134], – добавлял он. Историк сознался в существовании мифической военной организации, во главе которой стояли историки. 24 ноября 1930 г. он указал на Бахрушина, как на наиболее активного члена военной группы[1135].
9 августа 1930 г. Любавский и Готье были взяты под стражу. 12 августа та же участь постигла Бахрушина и Яковлева[1136]. Причем последний был арестован во время своей поездки в Смоленск, что не позволило ему даже собрать необходимые вещи[1137]. Кроме того, из московских историков под стражу были взяты Д.Н. Егоров, С.К. Богоявленский, Л.В. Черепнин и др. Веселовский, несмотря на то что его имя прозвучало в следственном деле, почему-то избежал ареста. Хотя дамоклов меч занесся и над ним: «А.В. Веселовская, родственница Степана Борисовича, писала его сестре, Л.Б. Ворониной, об его аресте в мае 1930 г. его брата Б.Б. Веселовского, и добавляла: „Степана Борисовича я вижу редко, когда заговариваю с ним – он и сам кандидат. Вид у него скверный“»[1138]. Причины этого до сих пор неизвестны. По непроверенным слухам, ходившим в исторических кругах, причиной было то, что брат Веселовского учился в одной гимназии с В.М. Молотовым, что и спасло самого ученого от ссылки в 1930 г.[1139]. Впрочем, ни один из братьев Веселовского по возрасту не мог учиться одновременно с Молотовым[1140]. Еще одно устное предание семьи Веселовского указывает на заступничество В.П. Волгина[1141].
Единственной «неприятностью» стало то, что историк в 1930 г. был забаллотирован в академики АН СССР. Как утверждал сам Веселовский, это произошло из-за того, что кто-то связал его с «Академическим делом», хотя он по нему не проходил[1142].
Допросы московских историков велись уже после того, как Тарле и Платонов дали компрометирующие показания, что по логике того времени уже предопределило их судьбу. Показания, полученные в ходе следствия, достаточно точно передавали реальные взгляды историков. По справедливому мнению М.В. Мандрик, специально исследовавшей следственное дело Готье: «Показания Готье о его коллегах, политических взглядах и отношении к советской власти во многом перекликаются с дневниковыми заметками… Это позволяет предположить, что на допросах ученый был предельно честен… в изложении своих общественно-политических воззрений»[1143]. Так, например, про Яковлева Готье говорил: «Мысли о возможных изменениях в советской системе Яковлев, насколько мне известно, никогда не связывал с иностранной интервенцией
